Пока ехал на машине из Ставрополя в Черкесск, врубил на планшете недавнюю лекцию Чернышева про инженерную картину мира. Классик успокаивающе бубнил в наушниках, в окне величественно маячил Эльбрус, джигиты на Приорах лихо исполняли пятнашки на трассе, а я собирал мысли в кучку. 

Странным образом и СБЧ, и я положили на свои рабочие столы термин «картина мира» практически синхронно, хотя совершенно по разным поводам и для разных задач. Моя поначалу была куда более прикладной и технической, чем у него: я разбирался с механикой восприятия людьми пропаганды и контрпропаганды. Отправной точкой послужил тезис о том, что стандартная реакция аудитории на новостной повод представляет из себя реакцию узнавания — фактически это та же собака Павлова: лампочка-слюна. Новость активизирует тот или иной шаблон из имеющейся у человека библиотеки шаблонов реагирования, и тогда реакция есть; если не активизирует никакого — она просто не замечается; считай, что ее нет (именно поэтому все, кто пытается «продвигать позитив в СМИ» — просто лохи, не понимающие элементарной антропологии, или циничные жулики, разводящие на ресурсы сильных мира сего). 

Ну, например, если на горячем: новость про суд над Егором Жуковым — триггер «безжалостный режим гнобит честных чистых юношей»; новость про условный срок — «они прогнулись под напором общественного мнения», и т.д. и т.п. Появляется новость — откуда-то из библиотеки достаётся стандартный шаблон реагирования — пошла писать губерния. Дальше только вопрос дизайна — какими бы словами эту реакцию изъяснить в сети покучерявей, дабы еще и выделиться в общем хоре; но дизайн никогда не трогает схему. 

Но вопрос в том, как собирается эта самая библиотека стандартных реакций; как именно в ней хранятся, добавляются, апгрейдятся и исчезают те или иные шаблоны. И мой тезис в том, что происходит это не в активной фокусированной фазе «борьбы» — борьба, как правило, лишь «закаляет» и укрепляет уже имеющийся сеттинг. А наоборот, в пространстве, достаточно удаленном от актуальной новостной повестки и нерва общественной дискуссии. 

Собственно, это и есть та «картина мира», которая интересовала меня в первую очередь. Если угодно, это некая своеобразная онтология; существующая в головах механика того, как, предположительно, вообще устроена социальная и политическая реальность. Ну например, если у человека в голове эта онтология описывается набором формул типа «коррупционеры и казнокрады в погонах и без цепляются за власть и душат любые ростки свободы в стране, попутно обрекая народ на нищету и стагнацию», то бесполезно ему объяснять, скажем, что ничего кроме смеха и «мимими» ютуб-воззвания героического студента у людей из власти вызвать не могли — куда там «бояться». Вот якутский шаман — другое дело, шамана и впрямь боялись; потому что один шаман стоит сотни студентов… опять-таки, в весьма специфической «картине мира» этих людей. 

Я несколько раз переживал в своей жизни разрушение таких бытовых онтологий — всякий раз это было тогда, когда начинал чем-нибудь заниматься профессионально. Например, пара лет службы алтарником в церкви дала мне мощную прививку от народных легенд по поводу алчных, порочных и циничных попов, какими их рисует народная молва: в церкви много внутренних проблем, но они совсем другого рода. Аналогично было, когда я пришёл в 97-м в правительство работать над сайтом Немцова — а надо понимать, что моя тогдашняя «картина мира» в отношении «гайдарочубайсов», «демократов» и «молодых реформаторов» была чуть ли не полностью на тот момент сформирована Прохановым, Лимоновым и Дугиным, и смотрел я на своих шефов поначалу примерно как на рептилоидов. И т.д., и т.п.

В этом смысле мне, например, трудно бывает объяснить даже близким друзьям и знакомым, что в моей нынешней картине мира отношение к человеку и его место на карте вообще не зависит от того, за он или против Путина риторически. Вопрос всегда в функции. Например, понятно же, что нет больших врагов коммунистической идеи, чем партия «Коммунисты России» — с точки зрения именно функции вечного спойлера КПРФ. А сейчас уже можно утверждать, что нет большей скрепы и опоры для путинского режима, чем Навальный — разве что Басаев когда-то был столь же эффективен в роли инструмента мобилизации и сплочения наших «элит». 

Ленин был чудо как эффективен со своим прикладным классовым анализом — всякий раз предлагая обсуждать не содержание выступлений своих оппонентов (на него, в логике вождя, вообще можно наплевать), а то, на чьи классовые интересы эти выступления по факту сыграли. Вся треш-политологическая босота анонимных телеграмм-каналов — внучата Ильича: борьбу классов в картине мира заменила борьба элитных групп («башен»), а остальная механика вообще осталась ленинской. И никакой другой политики — борьбы идей, процессов, социальных групп, форм и методов коллективного действия — этой картиной мира просто не предусмотрено. Как и никакой другой первопричины любого события, кроме вечной грызни этих самых башенных кланов за какие-то трансцедентные олимпиарды.

В этом смысле моя претензия к данному сектору тоже является онтологической — это претензия к той «картине мира», которую они продвигают и инсталлируют. И которая, похоже, все менее и менее способна что-либо из происходящего объяснить. 

Опять-таки, «транзит» — это экспликация картины мира, в центре которой находится Путин. И представляет из себя конкурс вангований, на кого же в итоге укажет державный перст; остальное так или иначе завитушки и дизайн. В моем представлении, реальная механика изменений будет зависеть не от мановений державного перста, а скорее от динамики и структуры низового общественного запроса на обновление персонального и институционального устройства власти, а также ряда непростых обстоятельств внешнеполитической конъюнктуры; и в этом смысле вчитываться в эти пророчества — бездарная потеря времени. Но такой взгляд, опять же, требует определенного рефрейминга «картины мира». 

И еще сдаётся мне, что когда люди в соцопросах настойчиво требуют от власти какой-нибудь «идеологии», на самом деле суть запроса совершенно в другом. Они ищут хоть какого-то целостного и системного объяснения тому, кто мы, откуда и куда идём, и как с этой точки зрения понимать все происходящее — то есть это опять же запрос на «картину мира», сколь-нибудь удобоваримую для практической привязки к местности. 

Пресловутый «образ будущего» — это точка, куда направлен вектор движения. Но его невозможно описать до тех пор, пока не простроена система координат как таковая, и не описана исходная точка и нынешняя, в которой мы находимся сейчас. Иными словами, сколь угодно упрощенная, но применимая на практике реконструкция образа прошлого и образа настоящего, и набор ценностных координатных осей, по которым возможно определить позицию. 

Но интереснее другое: то, что Чернышев называет «машинами идентичности». Идентичность — это такая особенная «картина мира», в которой есть еще и «я» как объект, привязанный к определенной координатной сетке и спозиционированный относительно нее. А дальше все по классику: система координат, протокол коммуникации с другими на этой поляне и набор инструментов коллективного действия — три функциональных требования к работоспособной, пригодной для инженерной (социоинженерной в данном случае) деятельности «картины мира». 

Но остался пока за кадром вопрос о том, как именно работают эти самые машины по производству идентичностей. Особенно сейчас, когда, будучи отменены как управляемые и осмысленные инструменты, они перешли в подполье, в разряд «невидимых рук» (добавившихся к тем, которые работали и до этого), и форматируют нам мозги уже в этом новом качестве. 

Надеюсь, мы успеем получить ответы и на эти вопросы.

Источник - Алексей Чадаев, Директор Института развития парламентаризма .

• • 0
  • 1
  • 2
  • 3
  • 4
  • 5