​Видный, широко известный западный исследователь Джон Ролз выпустил монографию «Теория справедливости», в которой задался вопросом: «капитализм и справедливость – две вещи несовместные?». Тут он с либеральной снисходительностью пишет, что «…у людей остаётся чувство несправедливости, копится недовольство. В последние десятилетия оно связывается преимущественно с темой неравенства — одной из немногих «официальных» капиталистических проблем». Сам Ролз открыто опирается на «рациональное» мышление в духе Иммануила Канта: ищет некие «объективные» законы логического мышления, на которые не оказывают никакого действия личные особенности думающего человека.

Эта позиция нам близка, это то самое обобщение мысли, коллективный разум, который умеет, отделившись от своего носителя, биологической особи – посмотреть «глазами Бога», а не как инструмент, обслуживающий организм, подобный когтям или клыкам. К такой идее «уравнения в уме «я» и «не-я», подставляющей себя на место другого человека, а другого на своё место, приходят все философы, на Востоке или на Западе.

Ролз предложил мысленный эксперимент в духе «золотого правила нравственности[1]»: подумать про общественное устройство, не зная, какое место лично займёшь в получившемся обществе. Грубее говоря – не зная, кем родишься. И потому отстранившись от субъективных выгод конкретного положения.

Мы о таком говорили проще: если бы по волшебству всё, что делает капиталист с рабочим, автоматически делалось бы и с сыном капиталиста, коммунизм наступил бы в один день. Если бы человек примерял на себя всё, что он делает с другими – то справедливое общество возникло бы моментально. Увы, такому моментальному исцелению от социальных язв препятствует УНИКАЛИЗМ, сознательное или бессознательное (инстинктивное) представление о том, что «я не он, он не я», «что можно Юпитеру – нельзя быку».

Об этом же печалится и Ролз. Философ доказывает, что популярные на Западе критерии «эффективности» или справедливости общества (вроде максимизации общего количества благ или улучшения положения усреднённого гражданина) — слишком спекулятивны и попросту недостаточны. Эти критерии удобны для власть имущих, но они плохо отражают проблемы и среднего класса, и бедных, угнетённых, бессильных. Автор предлагает строить политику, отталкиваясь от точки зрения «наименее удачливых» как более адекватной.

Ролз пытается ввести в систему максимальную свободу выбора профессии, деятельности, интересов и даже мировоззрения: чистой эффективности Ролз противопоставляет творческое разнообразие (впрочем, только пока оно не покушается на принципы справедливости).

При этом автор отвергает индивидуалистический подход: тонкий баланс свободы и справедливости, как ни странно, требует коллективизма. Ролз показывает, что современное усложнившееся производство, наука, творчество — равно как и политическая жизнь требуют от каждого гражданина сознательности, доверия, кооперации; ему необходима публичность, полнота информации и возможность влиять на большие решения.

Автор приходит к тому, что даже любимый им свободный рынок потому требует больших ограничений и дополнений: по сути, он сводится к ценовому выражению потребительских желаний, а реальная организация производства и распределения отводится менее стихийным силам государства или гражданских объединений.

Ролз утверждает, что справедливость и соответствующая мораль — это уже не просто отвлечённые гуманистические мечтания, а требования практической жизни. «По крайней мере, если человечество нацелено на дальнейшее развитие: экономическое и культурное».

Схему Ролза можно рассматривать как парадокс: чтобы реализовать идеалы западного общества (свобода, самореализация, справедливость, разнообразие, толерантность…), необходимо до неузнаваемости изменить его структуру, его философию, его логику. В устройство условных США нужно внести столько изменений, что проще оказывается пересобрать всё с ноля.

Ролз понимает, что абстрактные (ключевое слово – именно это: «абстрактные», «обобщённые в уме») либерально-демократические идеалы, если подойти к их реализации серьёзно (не ограничиваясь формальными «правами»), потребуют не менее радикальной политики, чем коммунизм.

+++

Какое же слабое место в определении Ролзом «несправедливости»? Дело в том, что у теоретика она совсем «нестрашная» (в отличие от реального мира). Работая внутри американского общества, в котором, по сути, почти все – привилегированные, Ролз разбирает отношения в кулацкой семье, где дети страдают от тиранства отца. За гранью остаются страдания батраков этого отца-тирана, которых, в отличие от детей, он не просто тиранит, а попросту убивает и пожирает (в социальном смысле).

Если мы говорим о несправедливости всего лишь как о неравенстве – то возникает образ завистливого неудачника, который прицепился к более везучему современнику.

Моё убеждение: если речь идёт о неравенстве автономных друг от друга систем, то неравенство можно потерпеть. Если сосед живёт в трёхэтажном особняка, но не воровал кирпичи с моего участка, то дай Бог ему там счастья и процветания! Я не стану докучать Богу кляузами, что, мол, сосед не лучше меня, он работает не больше меня, а живёт лучше меня, зарабатывает больше, и т.п. Повезло ему в жизни – и слава Богу, я за него только рад.

Но я говорю о двух автономных друг от друга хозяйствующих системах. В которой богатство одной не связано напрямую с обнищанием и бедственным положением другого. Не вытекают одно из другого.

Капитализм – это не то, о чём думают наивные, то есть не лотерея, в которой одни выигрывают, а другие проигрывают. Глупо и пошло, уподобившись Джиласу и Восленскому высчитывать, кто сколько пакетиков гречки купил, и требовать, чтобы министр не имел пайка выше, чем у рабочего. Мелочное уравнительство через свой абсурд себя же и погубит.

Несправедливость не в том, что у кого-то больше, чем у меня, а в том, когда (и если) он это у меня похитил. Только в этом случае умным людям и следует говорить о борьбе! Потому что умный человек обязан отличать простое неравенство от неравенства с элементами геноцида.

+++

Социализм нужен не для того, чтобы всех со всеми уравнять – что и невозможно, и нелепо. Он нужен для того, чтобы ввести в двусторонний контракт сильного и слабого, строящийся на шантаже и вымогательстве, третью сторону-гаранта.

Это так просто и понятно, что казалось бы, никем и не оспаривается! Ну, в самом деле, какой двусторонний договор будет у вас без участия государства, в тёмной подворотне с бандой гопников, угрожающих вам? Допустим, они не просто снимут с вас пальто, а заставят подписать контракт на уступку пальто за 50 копеек. И тут же возьмут с вас расписку, что 50 копек «уплочены». И, может быть, даже 50 копеек дадут в руки. Могли бы и не давать – не в вашем положении спорить – но они, допускаем мы с читателем, хитры. И, заставив вас расписку подписать – выдали вам 50 копеек.

То есть – что?! Сделка совершена, вы подписали договор и получили оплату за пальто! А поскольку цены при капитализме свободные, то никого не удивляет, что пальто оценили в 50 копеек. Оно же ношеное, уценённое и т.п. Мало ли что можно придумать, в условиях свободных цен и двусторонних контрактов оправдывая эту «сделку» в тёмной подворотне?

Потому и должна быть в контрактах третья сторона-гарант. Иначе все договоры между сильными и слабыми превратятся в «скупку польт» за 50 или 5 копеек. Что, собственно, мы сегодня и видим – потому что взгляду открыта вопиющая неэквивалентность обменов на мировом рынке.

+++

Вы скажете – а зачем социализм? Достаточно крепкого государства, которое законами своими ограждает, и т.п.

На ваш вопрос отвечу вопросом: может ли какой-то самостоятельный институт существовать без экономического базиса? Просто так, беспочвенно, витая в воздухе? Думаю, что нет. А значит, и государство без экономического базиса существовать не может. Оно – если вся собственность частная – фикция, обманка, мираж. Если государство голодранец, живущий на налоги с частных собственников, то у него сил и свободы не больше, чем у приживалки в богатом доме.

Силе нужно противопоставить силу, а если речь идёт об экономической силе, то ей нужно противопоставить экономическую силу. А если её нет – то никакой третьей стороны-гаранта не будет в сделке. А будет нечто марионеточное, поддакивающее: да, да, это справедливо, пальто 50 копеек стоит, рыночное ценообразование…

Я проводил такое мысленное моделирование. Допустим, государство вступило в жёсткий конфликт с частной корпорацией. Обе стороны «пошли на принцип», договориться не смогли. Но у государства бюджет, условно говоря, 10 млн долларов, а у корпорации – 100 млн долларов. То есть там, где государство может нанять одного карабинера – корпорация наймёт 10 частных охранников. Вот если такая ситуация, по условию задачки, случилась – что будет дальше?

Ну, очевидно же, что при таком силовом превосходстве государство и корпорация поменяются местами (что происходит в Латинской Америке постоянно). Госчиновники будут объявлены преступниками, и уйдут в подполье. Полиция станет частными силами подполья, а частные охранники – полицией нового государства.

Не имея экономического преобладания, мощного базиса общественной собственности – государство не может и противостоять произволу богатых частников.

Отсюда афоризм: всякое буржуазное государство принадлежит тому, кто его купил. Польша или Болгария принадлежат не полякам и не болгарам – ибо нет такого юридического лица, как «нация». В грубом, прямом и буквальном смысле Польша или Болгария принадлежат тем, кто их раскупил, выкупив земли, недвижимость, инфраструктуру, всё то, что и составляет, когда сложено, территорию страны.

Это кадастровый факт, а всякие разговоры про нацию и её единство – демагогия. С какой стати страна «твоя» - если тебе в ней ничего не принадлежит и ничего не положено? Это всё равно, что говорить «мой дом» про дом совершенно чужого человека, куда тебя и на порог не пускают. На том, например, основании, что принял участие в строительстве дома или когда-то там родился. Ну и что? Теперь-то у дома есть собственник, и он к тебе никакого отношения не имеет!

+++

Если отношения людей строятся – как между хулиганами и ботаниками в укромном месте, без свидетелей, то в их основе лежат террор и шантаж. Не какое-то там абстрактное «неравенство», обидное, но не смертельное, а именно террор и шантаж! Если в дело вмешивается полисмен, то можно порадоваться за ботаников. Но при одном условии: если полисмен не находится у хулиганов на содержании.

Потому что если зарплату полисмену, решения по его карьере, повышениях, судьбе решают эти же хулиганы – то полисмен не сможет, да и просто не захочет спасать от них ботаников.

Третья сторона-гарант контракта должна быть сильной и независимой, опирающейся на собственный, а не на «давальческий» фундамент собственности и прибыли. Выдумать себе воображаемого охранника можно – но защитить вас такой охранник в реальной ситуации не сможет.

В этом проблема, понимаете, а не в том, что кто-то живёт лучше, богаче другого! В том, что насилию надо противопоставить закон. Но частная собственность предполагает хозяина, а законность – слугу, то есть они противоположны. Если я хозяин, то я господствую, делаю, чего хочу, а если я слуга – то служу, подчиняюсь, делаю то, что предписано. А если я законопослушный хозяин – то я или не законопослушный, или не хозяин. Какой же я хозяин, если надо мной хозяйствуют другие?

Суть частной собственности не в том, что кто-то управляет заводом. В СССР тоже были директора заводов. И не в том, что кто-то получает ренту с капитала. В СССР пенсионеры тоже все получали ренту с капитала предыдущего труда и стажа. Что есть пенсия, как не рента с выслуги?

Суть частной собственности в том, что человек управляет заводом – КАК ЕМУ ВЗДУМАЕТСЯ. То есть в режиме полного самоуправства, ни на кого не оглядываясь – отчего он и называется хозяином. А не так – тогда его назовут наёмным менеджером. Какой же он частный собственник, если он не добровольно, а принудительно, без выбора следует не им разработанным правилам (законам)?

Потому законность и частная собственность несовместимы. В самом лучшем случае они могут разойтись, поделив сферы влияния. По улице нельзя ходить голым, а в частном владении – твоё дело, твой выбор. Если меня с голым задом возьмут на улице – все это поймут. А если в моей собственной квартире – никто этого не поймёт, это вторжение в частную собственность!

То есть: частная собственность есть совокупность зон, в которых не действует общегражданский закон и общегражданские права человека. Частная собственность есть гетто (резервация) первобытного беззакония, свойственного животному миру. А теперь вопрос: хочет ли она сидеть в гетто, носа не высовывая из резервации?

Естественно, везде, где она может – она пытается, более или менее энергично, отыграть назад, сломать границы гетто, перенести своё самоуправство на всю территорию, всё пространство. Для этого частная собственность расширяется – и формально (увеличиваясь активами) и фактически (наращивая своё влияние, воздействие на центры принятия решений).

И проблема вовсе не в том, что крупные частные собственники живут хорошо! Пусть бы себе жили – какая беда? Ночной сторож в Зимнем Дворце ночует в царском жилище, словно бы он царь, никого это не шокирует и не выбешивает.

Проблема-то совсем в другом: о том, что усиливающееся самоуправство опасно для наших жизни и судеб! Не тем оно плохо, что в роскоши живёт, а тем – что может нас убить.

Скажут: но ведь пока не убило! Так когда убьёт – поздно будет тревогу бить, да и кому её тогда бить? Обеспокоиться нужно заранее – иначе нет никакого смысла (и некому) беспокоиться!

+++
Если ставить вопрос так – то он куда яснее широкому кругу людей, чем когда речь идёт о «несправедливости неравенства». Когда крупная частная собственность покупает государство – она устраняет или подкупает того полицейского, который мог бы нас защитить. После чего мы становимся совершенно беззащитны перед шантажом и террором «приватизированного государства», утратив средства индивидуальной и коллективной защиты своих прав. Мы начинаем сплошь и рядом продавать пальто за 50 копеек, и радуемся – что хоть кальсоны нам оставили, да до смерти в этой тёмной подворотне не прибили!

Проблема вовсе не в роскоши, не в богатстве, завидовать которым низко и глупо. Проблема в беззаконии, которое неразрывно связано с торжеством частной собственности. Потому что нельзя совместить господство собственника и служение законника.

Я имею в виду реальную жизнь. На словах-то, конечно, пожалуйста, можно что угодно болтать, да и бумага всё стерпит, не краснея.

Но устраивает ли вас обилие НОМИНАЛЬНЫХ прав при полном отсутствии РЕАЛЬНЫХ возможностей защитить себя?

---

Источник - Вазген АВАГЯН, специально для ЭиМ. .

• • 100
  • 1
  • 2
  • 3
  • 4
  • 5