Как нам жить в быстро мутирующем мире.

1.

Людям свойственно спорить о том, когда кончается одна эпоха и начинается другая. Где та волшебная или, что чаще бывает, ужасная граница, за которой их ждёт другой мир?

Русский девятнадцатый век начался с убийства императора Павла, со вторжения императора Наполеона или, может быть, с визита Державина в Царскосельский лицей? А двадцатый – с демонстрации Гапона в пятом году, или всё-таки с августовских пушек четырнадцатого?

Тот же вопрос подходит и к нашему веку. Раньше было принято думать, что он начался тем московским вечером или нью-йоркским утром первого года, когда самолёты влетали в башни. Тогда было модно говорить, что вот он, тот день, когда всё прежнее оборвалось и началась новая жизнь.

Теперь над этой наивностью можно только грустно посмеяться.

Отмечу хотя бы некоторые свойства того сентябрьского кровопролития, которые ясно указывают на то, что никакая новая жизнь тогда вовсе не началась, – а почему именно эти свойства важны, будет видно чуть ниже.

У происходившего в Нью-Йорке двадцать лет назад кошмара были авторы, хоть бы и назначенные пропагандой, и всё же.

Происходившее в Нью-Йорке хотя бы на некоторое время соединяло Америку, и вместе с ней – значимую часть внешнего мира, соединяло, а не дробило.

Происходившее в Нью-Йорке – усиливало государство, словно бы оно всё ещё такое же грозное, как и в эпоху мировых войн.

Наконец, происходившее в Нью-Йорке обозначило восточного врага западного мира – религиозного террориста, закутанного в тряпку.

Но всем этим понятиям и образам – авторство, единство, государство, восточная опасность, – не суждено было определить двадцать первый век.

А каким он оказался на самом деле, мы начали замечать только в последние годы. Движение MeToo, движение BLM, вирусная эпидемия и, наконец, мир нынешних социальных сетей, где гонят и травят всемирного диссидента – президента США, – слегка приоткрыли нам занавеску над тем, что, возможно, нас ждёт.

Потому что нам кажется, что мир сошёл с ума.

2.

Мир сошёл с ума, вбивая в молодые головы самый несимпатичный жанр женского движения – плаксивый, истеричный, с ненавистью к мужчинам, с одновременной войной против семьи и приключений, с отрицанием красоты.

Мир сошёл с ума, пропагандируя наводнение разных стран и городов чужаками, ценными именно и только тем, что они чужие, что они предположительно настрадались где-то в пустыне без нас, и теперь должны резать барана и закутывать женщину в Лондоне, Берлине или в Москве.

Мир сошёл с ума на идее, что любое отклонение от того, что несколько веков европейского времени считалось нормой – свято настолько, насколько далеко оно может и хочет уйти. И чем более ядовитым делается цвет волос, чем экзотичнее привычки, чем дальше жизнь имярека от образа законопослушного гражданина или верного семьянина, сильного хозяина или крепкого работника – тем лучше, и, что самое поразительное, мировое начальство теперь вовсю поддерживает такое игрушечное непослушание. Хочешь есть одну траву, жить в палатке, отрицать всё на свете и целовать ботинок угнетённому сомалийцу – значит, ты и есть теперь образец и опора системы.

Мир сошёл с ума на анонимности. Роботы бесконечных колл-центров, одинаковые активисты с надвинутыми на глаза капюшонами, неизвестные цензоры, выбрасывающие людей из интернета за нарушение всё новых и новых правил, никем не избранные улыбчивые корпоративные люди-манекены и слипающиеся в одну какую-то пляшущую и позирующую толпу инстаграмщицы и тик-токеры, – здесь всё теперь устроено так, что безличное главнее собственного, и оно, безличное, глушит и давит количеством так, что не отмахаться.

Мир сошёл с ума на невесомости. Нам заявлено – модными умами – что ничего-то не должно быть у человека из основательного и ощутимого набора, только безналичные деньги, велосипед, комната в аренде, обновление на телефоне и плакатик против угнетения и тирании. Тирания – это обычно какой-нибудь политик, враждебный невидимым и всесильным владельцам телефонного обновления и банка, следящего за условными и кредитными деньгами. Ну а сами эти владельцы – ну что вы, они-то какие тираны, вы посмотрите, как они мило улыбаются, и какие у них скромные футболки.

Мир сошёл с ума на биологической инженерии. Нелепый культ несчастных людей, вынужденных из-за психических трудностей менять пол, и которых теперь носят на хоругвях, – это нужно для того, чтобы показать: кромсать и фантазировать, причудливо тасуя свои тела – правильно, равно как и выдумывать триста тридцать восемь гендеров, из которых триста тридцать шесть – образуются от плохого настроения и лени. В ту же степь ведёт нас и неведомый пока ещё медицинский порядок, где сложная смесь из тестов, вакцин, карантинов и антител станет документом номер один.

Мир сошёл с ума на дроблении и отчуждении. Всякое единство, всякая большая общность – национальная, государственная, религиозная, – медленно, но верно становится грехом, тогда как добродетелью – способность носить как знамя символы своего маленького лунатического мирка и шипеть на окружающих. Таких вредных окружающих, которые отказываются понять, что вы так страдаете, вы так одиноки, но упаси Бог приблизиться, упаси Бог нарушить священные границы вашего хрупкого внутреннего мира.

И как раз в этом смысле мир сошёл с ума на психотерапии. Не будем о психотерапии. При об одном упоминании о ней хочется рыдать. Современный человек же должен всё время рыдать? Но мы не будем.

Мир сошёл с ума на морализаторстве и стукачестве, на культе партсобрания. Я пишу это сочинение в те дни, когда все тузы самых важных стран планеты делают биографию рыжему Трампу, проклинают его как величайшего злодея в истории – и только потому, что он, во-первых, имел наглость стать президентом Америки и не делать того, что положено, а когда стали гнать с должности – осмелился посопротивляться в одну тысячную от тех погромов, что позволяют себе добрые, честные люди, когда им хочется. Да как он посмел! Далее – Правда и Известия 1937 года, и этот дух непрерывного осуждения, увольнения, оплёвывания и соревнования в том, кто окажется большим ханжой и фарисеем на заседании, – этот дух теперь носится над океанами, и сомнительно, что он куда-нибудь улетит.

Мир сошёл с ума, думая, что он, мир, такой открытый, свободный, хороший.

А мы отсталые и плохие.

Сидим и думаем, что же нам делать.

3.

Сопротивление, честно говоря, бесполезно.

В ближнем бою эти велосипеды и обновления, цензоры и гендеры, женсоветы и психотерапевты – они сметают всё на своём пути, и мы тоже вряд ли удержимся.

Разве что заползём куда-нибудь под корягу, как и положено бывшим людям, и будем оттуда злобствовать и клеветать, пока прогресс прокладывает себе дорогу.

И всё-таки надежда есть.

Она – проста.

Дело в том, что прошлое, конечно, обязано выйти вон, а не то его выгонят пинками – эй ты, ветхий человек с одним гендером и без велосипеда, а ну катись колбаской из нашего светлого будущего. Тем более, что мы тут вегетарианцы.

Но будущее тоже кончается.

Оно не вечное, оно довольно быстро ломается, как эти их телефоны, нарочно сделанные так, чтобы, едва ты освоил один, уже нужно было идти за новым.

И мы их испортим.

Мы научим их, что вместо триста тридцати шести гендеров есть только Адам и Ева, что стучать стыдно, что тянуть выше всех руку, доказывая, что ты тоже за – противно, что не надо носиться на велосипеде по тротуару, а надо идти медленно и прихлёбывая, что лучшая психотерапия – понять, что следует меньше думать о самом себе, да и всё, и что женщине идёт быть весёлой и влюблённой, а не плаксиво ненавидящей, что хорошо иметь фамилию и собственность, а не шеринг и ник, что где родился – там и пригодился, ну и самое главное: что настоящая тирания – это когда все, взявшись за руки, идут в будущее с сияющими глазами.

А пока подождём.

Прошлое – не умирает.

Оно просто умеет ждать.

Источник - Дмитрий Ольшанский .

• • 80
  • 1
  • 2
  • 3
  • 4
  • 5