Марина и Сергей Дяченко

Ведьмин род

* * *

Ровно в десять пожилой инквизитор явился на допрос: Руфус, бывший куратор округа Ридна, властолюбивый, заносчивый, высокомерный Руфус переступил порог своего кабинета, лишенный должности, в роли подследственного.

В двух огромных клетках порхали и пели экзотические птицы. Вдоль стен помещались пальмы в кадках. Инквизитор посмотрел сперва на птиц — кажется, с тревогой и сожалением. Потом перевел взгляд на того, кто занимал теперь кресло куратора.

— Садитесь, пожалуйста, — сказал Мартин Старж.

Простые слова поразили Руфуса, как пощечина, — в собственном кабинете он, выходит, не мог больше сесть без позволения.

— Да погибнет скверна, — буднично продолжал Мартин. — Я обвинил вас в служебном подлоге на основе показаний некой ведьмы. Но записи допроса я не вел. Повторить свои слова ведьма не сможет. Таким образом, у меня нет против вас ни улик, ни свидетелей — только то, что знаем мы оба. Теперь вопрос: от чего умер ваш заместитель, инквизитор Иржи Бор? От сердечного приступа?

Сделалось тихо. Руфус тяжело дышал; до него медленно доходило, в какую ловушку загнал его Мартин. Панический рапорт об отставке уже подан, служебное расследование запущено, отступать поздно… или не поздно?! На лице у бывшего куратора застыло мучительное сомнение: он должен был сделать выбор из двух одинаково плохих вариантов.

Пауза затягивалась. Руфус молчал, будто ему заклеили рот. Мартин не торопил его; новая попытка солгать оказалась бы для бывшего куратора непереносимым унижением, тем более что унижаться пришлось бы перед человеком, которого Руфус презирал и ненавидел. Но признание грозило неопределенными последствиями в будущем — Руфус должен был передать свою судьбу в руки Мартина, причем по своей воле, раз доказательств нет.

— Вам нужно время, чтобы принять решение? — мягко осведомился Мартин. Руфус посмотрел на него с ненавистью и мукой. Хотел что-то сказать, но снова промолчал. Прошло еще несколько минут.

— Мой заместитель Иржи Бор, — начал наконец Руфус не своим, напористым, а очень слабым и бесцветным голосом, — был убит ведьмой…

Мартин вытащил из кармана диктофон, включил и положил на стол. Руфус говорил, выжимая из себя слова с трудом и омерзением; с каждым словом в его голосе все больше звучала растерянность, будто он сам не понимал, как мог по доброй воле совершить то, что совершил:

— …он был обнаружен нами, мной и подчиненным, на столе в кухне арендованной квартиры, его грудь рассечена, сердце изъято и частично помещено… в ротовую полость. С момента смерти прошло не менее трех суток. Задержать ведьму по горячим следам не представлялось возможным. Я счел… оправданным не предавать этот случай огласке… чтобы не способствовать паническим настроениям. Учитывая, что ведьма давно покинула провинцию… по моим расчетам… И огласка не имела бы положительного эффекта… Я не стал докладывать в Вижну о происшествии. По официальной версии, Иржи Бор умер от сердечного приступа.

Он замолчал. Мартин выждал паузу:

— Что-то еще хотите добавить?

— Все, — мертвым голосом сказал Руфус.

Мартин выключил диктофон:

— Не под запись. Можете объяснить — зачем?! Такой опытный человек, как вы…

— Ты не поймешь, — Руфус разглядывал столешницу.

— Что мне помешает?

Руфус поднял взгляд, будто камень, и посмотрел на Мартина через стол — с тоской:

— Один рождается с серебряной ложкой во рту… по факту рождения получает все… Статус, деньги, свободу, возможности… преференции… Пост куратора округа Одница в двадцать семь лет… А другой тяжело работает с детства, пробивается сквозь жизнь, как сквозь застывший бетон… с чугунными гирями на ногах… голодает в юности, чтобы покупать книги… изнашивается, стареет, зубами выгрызает успех… Получает какое-то признание… Но судьба издевается, подсовывая безнадежное дело… и единственная попытка обмануть судьбу… заканчивается вот так.

— Вы не судьбу пытались обмануть, — сказал Мартин. — Вы пытались обмануть Инквизицию.

— Радуйся, — пробормотал Руфус, отводя взгляд. — Смотри, торжествуй: человек рвал жилы всю жизнь, чтобы оказаться накануне пенсии выброшенным. За бортом. На дне. Работать курьером, если возьмут… пиццу разносить…

— Зачем же так мрачно? — Мартин приподнял уголки губ. — В тюрьме кормят бесплатно. А когда выйдете, как раз и пенсия подоспеет.

Руфус вскинул на него ошеломленные глаза:

— И где же здесь уголовный состав?!

— Соучастие, — Мартин невинно улыбнулся. — После Иржи Бора она убила еще двух инквизиторов в Однице. А вы соучастник, вы скрыли ее преступление. Можете доказать, что бескорыстно?

— Какой же ты ублюдок, — с болью прошептал Руфус.

За несколько секунд он вылинял, как тряпка, брошенная в чан с отбеливателем. Глаза сделались совсем крохотными и подернулись дымкой.

— Я пошутил, — сказал Мартин после паузы. — Предъявлять вам соучастие — значит сводить личные счеты. Я не стану.

Руфус близоруко моргнул. Перевел дыхание:

— Издеваешься…

— Вижу, что неудачная шутка. — Мартин пожал плечами. — Извините.

— «Не стану», — пробормотал Руфус, кончиками пальцев вытирая уголки слезящихся глаз. — Можешь себе позволить. Быть каким угодно — добрым, великодушным… уважать себя… ценить себя… Никогда ни в чем себе не отказывал… никогда не выбирал, пообедать или починить ботинки…

— Вы правда хотите меня разжалобить? Серьезно?

Руфус скрежетнул зубами, рискуя сломать их.

— Я бы не исключал вас из состава Инквизиции, — сказал Мартин задумчиво. — Ваш опыт пригодился бы, но… человеку, способному на такой подлог, больше никогда и ни в чем нельзя доверять.

— Мне не нужно твое доверие, — процедил Руфус. — Там была ведьма… Чудовищная, судя по почерку. Она ушла, сбежала… Когда мы нашли Иржи, ее и след простыл… мы не могли ее взять, мы никак не могли ее выследить… Могли только признать свою беспомощность и подставиться под порку, ты бы порадовался… Ну, веселись теперь…

— Вам повезло, — серьезно сказал Мартин. — Если бы вы попытались ее взять — список погибших стал бы длиннее.

Мутный взгляд Руфуса немного прояснился — этот человек все-таки был профессионалом:

— Как ты выкрутился? Почему она тебя не убила?!

— Повезло, — после паузы сказал Мартин. — Флаг-ведьма, колодец под сотню. Реликт. Очень старая, без малого двести лет.

Он мельком бросил взгляд на свою пострадавшую руку — два пластыря, на ладони и на тыльной стороне, и слегка непослушные пальцы.

— Всё тебе, — прошептал Руфус. — Талант — тоже тебе. Удача — валом, горой… Если бы у меня был выбор — я пошел бы в Инквизицию?! Да никогда. А ты пошел… Хотя мог быть кем угодно. И везде получал бы лучшее. Непотопляемый. Неуязвимый.

— Я думаю, на этом мы можем закончить, — сказал Мартин. — По результату расследования вы исключены из состава Инквизиции. В других мерах не вижу надобности. Ваши показания передам в Вижну вместе со своим решением. Птиц, пожалуйста, заберите, я подозреваю, что они вам дороги.

Птицы в клетках, равнодушные к их разговору, беседовали о своем — обмениваясь трелями.

— Люди говорят, ты привез с собой ведьму, — тяжело проговорил Руфус. — И она… инициирована.

— Совершенно верно, — Мартин вежливо улыбнулся. — Это моя жена.

Тусклые глаза Руфуса прояснились и вспыхнули, лицо на секунду сделалось радостным и хищным.

— Наконец-то ты ошибся по-крупному, — прошептал Руфус. — Зарвался, слишком привык к своему везению… Но любое везение когда-нибудь заканчивается. Посмотрим, как закончишь ты.

— Я только начал, — сказал Мартин.

Часть первая

Шел снег, накрывая грязь, лед, опавшую хвою и прошлогоднюю траву. Селение Тышка, спрятанное в горах, выглядело умиротворенным и даже буколическим. Спускались сумерки; на центральную улицу, кое-как очищенную от наледи, выехал черный инквизиторский автомобиль, каких здесь не видели уже давным-давно.

Улицы были пустынны. Дети, прилипнув к окнам, провожали черную машину глазами. Редкие прохожие вытягивали шеи, пытаясь что-то различить за непроницаемыми тонированными стеклами. Инквизиторский автомобиль казался хищным зверем, зловещим, жестоким, наделенным собственной волей. Зеваки переглядывались:

— Ну, всё…

— Что — всё?!

— Конец той ведьме, что в лесу.

— Да что они могут? Нынешние-то инквизиторы… Только выглядят страшно…

Машина остановилась перед местным полицейским участком — деревянным одноэтажным зданием. Некоторое время ничего не происходило. Потом из автомобиля поднялся мужчина в черном пальто, похожем на инквизиторскую хламиду. С непокрытой головой, с канцелярской папкой в руках, издали он мог бы показаться чиновником или банковским служащим, если бы не выражение лица; в лице прибывшего имелось нечто, заставившее зевак перейти на шепот:

— Инквизитор… из этих… маркированных… точно.

Следом из черной машины выбралась женщина, и наблюдатели на секунду потеряли дар речи: в сиреневой куртке и кораллово-красной вязаной шапке она казалась экзотической птицей на снегу, тем более яркой рядом с черным пальто своего спутника. Многим зевакам в этот момент ее лицо показалось смутно знакомым.

* * *

Они должны были явиться в селение Тышка с оперативным отрядом полиции. Хотя бы с одним полицейским экипажем. Но вышло иначе; накануне, встретившись с комиссаром Ридны, Мартин вернулся, исполненный мрачного сарказма:

— Уже очень давно никто не смотрел на меня, как на дрессированную мартышку.

— Думаю, на тебя никто никогда не смотрел, как на дрессированную мартышку, — примирительно сказала Эгле.

— Все случается впервые, — Мартин ухмыльнулся. — Интересный новый опыт.

К тому времени из бывшего кабинета Руфуса вынесли клетки вместе с птицами, остались только пальмы в кадках — пыльные, приземистые, карикатурное напоминание о набережной Одницы, где пальмы упираются в голубое небо и катятся белые волны на длинные- длинные пляжи. Эгле коротко вздохнула.

— Как же хорошо было в Однице, — сказал Мартин, будто отвечая на ее мысли, но имея в виду отнюдь не пальмы. — Комиссар Ларри со мной носился, как с любимым младшим братом. Если мне что-то требовалось вне моих полномочий, полиция всегда была наготове; а этот солдафон считает меня креатурой отца, сопляком, марионеткой и причиной отставки Руфуса.

— Он так прямо и сказал?! — Эгле взвилась, готовая перекусить обидчику горло.

— Нет, он не до такой степени обалдел. — Мартин улыбнулся, растроганный ее праведной яростью. — Но поддержки от комиссара не будет, а будет саботаж. Мне придется самому работать с полицейскими на местах, с экспертами в районном центре, с констеблем в этой самой Тышке…

— Ты же не собираешься ехать туда один?

— Полицейский эскорт мне не дадут, — сказал он задумчиво. — А своих людей я не имею права привлекать, потому что это не инквизиторская операция. Да и нет свободных оперативников, я же сам их погнал в патрули — всех, способных отличить ведьму от фонарного столба… В Однице я бы договорился, но здесь ни одной рожи толком не знаю, все меня авансом ненавидят, и работать придется кнутом, а никак не пряником…

Он ухмыльнулся, и Эгле подумала, что куратор Мартин из Одницы остался далеко, на залитом солнцем берегу, а в бывшем кабинете Руфуса сидит теперь Мартин из Ридны — сумрачный, жесткий, под стать этим горам и всей этой провинции.

…Неделю назад он сообщил ей о своем новом назначении — перед тем, как окончательно принять его. Эгле не стала ни обсуждать его решение, ни сомневаться вслух, но Мартин, конечно, правильно истолковал ее молчание:

— После отставки Руфуса и пожаров… там просто развал, в этой Ридне. Там очень паршивая ситуация.

И еще темнота и холод, подумала Эгле. Ужасная погода и чужие люди, которые заранее готовятся сожрать тебя живьем. И ведьмы, много действующих ведьм. И «Новая Инквизиция». Поэтому ты туда едешь.

— Замечательная провинция. — Он улыбнулся, будто приглашая ее в океанский круиз. — Никто, кроме меня, не справится.

— Кроме нас, — сказала Эгле, принимая его правила игры.

У них обоих были скрытые мотивы ехать в Ридну: Мартин мечтал оправдать доверие отца. Он, возможно, сам не понимал, насколько одобрение Клавдия для него важно, а если бы Эгле открыла ему глаза — удивился бы и, чего доброго, оскорбился. Но и у нее был мотив, который следовало скрывать от Мартина: в горах Ридны пряталось нечто, что давало ведьмам надежду. Древняя легенда о «чистой» инициации.

— Кроме нас, — повторила она в ответ на его вопросительный взгляд. — Смело включай меня в свои планы, Март. В мир через меня пришло что-то новое — давай же устроим небольшой тарарам и поменяем человечество к лучшему.

— Да, — сказал он, обрадовавшись перемене ее настроения. — Небольшой тарарам делу только на пользу!

И вот теперь они сидели в бывшем кабинете Руфуса, за окном выл ледяной ветер, и все опасения подтверждались, а надежды — пока что нет.

— Тышка — очень плохое место, — сказала Эгле осторожно.

— Я тоже умею быть плохим. — Мартин оскалился, чтобы у нее не осталось сомнений.

— Я поеду с тобой, — сказала она тверже. — Я… должна тебе кое-что показать.

Он открыл рот, чтобы ответить, но запнулся и на секунду задумался.

— Эгле, — сказал, поколебавшись, с огромным сомнением. — Мы очень лихо взялись тут за дело… Но теперь я думаю, что лучше бы нам притормозить. Ты действующая ведьма. Твой юридический статус непонятен. Тобой уже интересуется множество людей. Здесь, во Дворце Инквизиции, у меня есть власть, чтобы поступать по-своему, но…

— Я приехала в проклятую родную провинцию не за тем, чтобы отсиживаться в норке, — сухо отозвалась Эгле. — Иначе что я здесь делаю?!

Кажется, он воспринял ее слова как угрозу. И, похоже, угроза подействовала.

* * *

В глубине души Мартин был, конечно, очень ей благодарен, потому что эта дорога в одиночку далась бы ему куда труднее. Дело не в горном серпантине, местами покрытом грязной наледью, и не в снеге пополам с дождем, и не в мутной туманной пленке, облепившей стекла и зеркала, — нет, Мартин прекрасно чувствовал себя за рулем в любую погоду. Дело было в селении Тышка и событиях, с ним связанных. Мартин направлялся в поселок, вызывавший у него омерзение и страх, поэтому было так важно, что Эгле сидела рядом, комментировала пейзажи по сторонам дороги и весело болтала, будто они ехали на лыжный курорт. Мартин улыбался ее шуткам, согревался о каждое ее слово и невольно думал о приятном: как они наконец-то будут жить вместе, не расставаясь даже по будням. Как они поедут все-таки в круиз. Как они быстро и легко закончат дела в селении Тышка и вернутся в город Ридна, центр провинции, сегодня к полуночи.

Они позавтракали в маленьком кафе на бензозаправке. Удивительно, но в Ридне даже в самых неприглядных и странных местах хорошо кормили.

Развеселившись чему-то, Эгле случайно уронила чашку со стола, расколотила вдребезги и тут же подняла, не задумываясь, совершенно целую. К счастью, официантку удалось убедить, что звон разбитой посуды ей померещился. Эгле лукаво улыбалась, свесив на лоб сиреневые пряди, и, кажется, собиралась разбить что-то еще, но Мартин ее предостерег:

— Парад аттракционов? Ты уверена?

Эгле захрустела теплым яблочным рулетом с корицей:

— Ты прав, не надо привлекать внимания… Знаешь, иногда все нормально, а иногда, вот как сейчас, я себя спрашиваю: да кто я такая-то, а? Кто я, Март?

— Звезда киноиндустрии, гуру исторического костюма.

— Ага, без работы и без новых проектов… А может, мне спродюсировать наконец-то нормальное кино о ведьмах? Сыграть главную роль? Все трюки устраивать самой, так не поверят же, решат, что спецэффекты. Кино — территория обмана…

Она засмеялась, откинув волосы и открыв лицо, и Мартину показалось, что она светится — легкая, ясная, свободная, несмотря на то, что творится в мире, и несмотря на то, что ждет их в конце путешествия.

* * *

Вскоре после того как они выехали с заправки, на дороге случился отвратительный инцидент. Сразу за поворотом прямо под колеса бросилась косуля. Мартин успел уклониться от удара, но косуля, доковыляв до обочины, все равно упала: ее бок блестел от крови.

— Ублюдки! — рявкнула Эгле, выскакивая из машины. — Браконьеры!

Косуля была подранена несколько часов назад. Охотникам она не далась, но и выжить ей было, похоже, не суждено.

— Сволочи, — бормотала Эгле, — косорукие снайперы… Ничего, я сейчас все сделаю…

Склонившись, она протянула руки над влажным блестящим боком, и Мартин на секунду поверил, что косуля оживет, подпрыгнет и убежит. Прошло несколько длинных минут, косуля не двигалась, зато руки Эгле подрагивали все заметнее. Наконец, она обернулась через плечо, бледная, сосредоточенная, требовательно взглянула на Мартина:

— Скажи мне, как тогда говорил: «Почини!»

— Почини, — попросил Мартин.

Эгле снова склонилась над косулей, протянула руки, но маленький зверь был уже мертв.

— Почему?! — поднимаясь, Эгле посмотрела на Мартина, кажется, с упреком. — Почему у меня ничего не вышло, а?!

— Ты не всемогущая, — сказал он тихо.

С этого момента Эгле если и шутила в дороге, то через силу, чтобы показать Мартину, будто ничего не случилось.

Световой день в это время года очень, очень короток. Чем ниже склонялось укрытое дымкой солнце, тем реже Эгле принуждала себя нарушать молчание. Она глядела по сторонам, будто что-то пытаясь отыскать, напряженно ожидая каждого поворота; обочины были засыпаны старым и новым снегом вперемешку с сухими листьями и бурой хвоей.

— Скоро? — спросил Мартин.

— Да.

Мартин увидел сосну в стороне от леса, опасно близко к дороге, и затормозил так резко, что машину повело.

Здесь до сих пор воняло бензином. На обочине, у ограждения над обрывом, валялся отбитый бампер. Осколки пластика и стекла, пустая канистра на боку, радужная лужа в дорожной выбоине у самого ограждения. Разбросанные вдоль дороги дрова.

— Как они орали, — сказала Эгле с косой улыбкой. — Как они дрыгали ногами… в воздухе… Конечно, убивать «глухую» ведьму легко и приятно, а когда приходит действующая, господа линчеватели прудят в штаны…

И она засмеялась, хотя весело ей ничуть не было. Она, конечно, чувствовала то же, что и Мартин: жуть этого места, ужас и отвращение.

— Поехали, — сказал Мартин.

— Погоди! — Эгле брела вдоль дороги, всматриваясь в горы листьев под тонким слоем снега. — Была одна вещь… Если я правильно запомнила…

Она протянула перед собой руку ладонью вниз. Листья завертелись, подхваченные порывом ветра, и разлетелись в стороны.

— Не делай так! — Мартин в два широких шага оказался рядом.

— Почему?

— Потому что это привлекает внимание.

— Но здесь же никого нет?

В куче грязи и листьев угадывался предмет: видеокамера. Объектив был расколот, аккумулятор наполовину вылез из гнезда. Камера свалилась, кажется, с неба, и это был ее последний полет.

Мартин, жестом остановив Эгле, натянул перчатки, поднял камеру, бегло осмотрел. Поддел карту записи. Вынул, осторожно держа за края.

— Если это то, что я думаю, — сказала Эгле и облизнула губы, — ты не должен бы это видеть.

— Я обязан.

— Тогда можно я не стану смотреть? — сказала она с неожиданной детской интонацией, и Мартину стало очень жалко ее.

Он упрятал видеокамеру — доказательство — в полиэтиленовый пакет. Избавился от перчаток, взял свой ноутбук и устроился в машине, на пассажирском сиденье, а Эгле прошла немного вперед по дороге и села на покрытый мхом огромный камень. Повернулась вполоборота к Мартину, уставилась на горы по ту сторону ущелья, замерла, как придорожная статуя: тонкий профиль. Сиреневые волосы, собранные на затылке. Одинокий луч солнца, пробившись сквозь облака, лег у ее ног, будто собачонка.

Мартин не без усилия оторвал от нее взгляд. Вставил карточку в разъем. Видеофайл открылся, не сопротивляясь. Мартин увидел на экране, как льется бензин на сложенные у чьих-то ног дрова и чьи-то руки прикалывают к женской куртке бумажный листок с надписью «Новая Инквизиция».

Качество записи было, как на грех, преотличное. Камера поднялась выше, Мартин увидел свою мать — Ивгу Старж, прикованную к древесному стволу. Штабеля дров, уже облитые бензином, поднимались выше ее колен.

— Ты зло, ты грязь, — бубнил молодой голос за кадром, приглушенный, вероятно, мотоциклетным шлемом.

Мартин сжал зубы. Мельком глянул поверх экрана; Эгле все так же сидела у дороги на камне, повернувшись спиной к огромной сосне на противоположной обочине — тому самому дереву, до сих пор источающему запах бензина.

— Твоя сестра ни в чем не виновата, — проговорила Ивга на экране, ее голос был искажен динамиком и звучал очень глухо.

— Заклейте ей рот! — заорали несколько голосов за кадром, все мужские, и Мартин судорожно сжал кулаки.

— Зачем вы делаете это с собой? — продолжала Ивга. — Вы же люди, зачем вы себя калечите? Еще не поздно сейчас остановиться!

Человек с закрытым лицом поджег смоляной факел. Оператор отступил, чтобы взять средний план: люди в масках и шлемах передавали друг другу огонь, зажигали один факел от другого. Ивга мучительно задергалась, пытаясь освободиться, и Мартин остановил воспроизведение.

Пот заливал глаза. Невозможно на это смотреть, Эгле была права…

Он вытащил пластиковую бутылку с водой, напился, чуть не залил водой ноутбук. Эгле по-прежнему сидела на обочине, не шевелясь, глядя в пространство, глаза широко открыты. Неизвестно, что она видела в этот момент.

Мартин снова запустил воспроизведение. На экране факелы — крупным планом — коснулись дров, в ту же секунду штабель будто взорвался, поленья разлетелись, подхваченные вихрем, в полете роняя и стряхивая огонь, окутываясь дымом. Изображение завертелось, закувыркалось, камера воспарила высоко над дорогой. Можно было только догадываться, что творится внизу — дикий смерч, подхвативший мужчин с факелами, неразборчивые вопли, визг ужаса, мельком — Ивга у сосны, а за ее спиной темная женская фигура, лица не разглядеть…

Камера завертелась быстрее, ринулась вниз, хлоп, и экран потемнел. Все.

Мартин сидел несколько долгих минут, собираясь с силами. Потом вернулся к кадру, возникшему за несколько мгновений до финала: Ивга у сосны, за ее спиной силуэт женщины. Мартин несколько секунд смотрел на него, пытаясь выровнять дыхание.

Потом, преодолевая дрожь в руках, вынул чип, сложил в отдельный конверт. Выбрался из машины. Подошел к Эгле, все так же сидящей на камне, встал рядом на колени и обнял, прижавшись лицом к ее сиреневой куртке.

Она чуть вздрогнула. Положила ладони ему на виски:

— Как же я не хотела, чтобы ты на это смотрел…

Торопливо задышала, непроизвольно содрогнулась еще раз. Мартин выпустил ее и отступил:

— Тебе больно?

— Ты бьешься током, как шаровая молния. — Она встала, дотянулась, обняла его. — Но это моя молния, не выпущу, не надейся.

Его все еще трясло, и он никак не мог унять лихорадку. Эгле держала его, прижимая к себе, окутывая, обволакивая, преодолевая свою боль и его потрясение:

— Март, любимый, все хорошо закончилось, проехали. Успокойся, все.

— Спасибо, — сказал он шепотом. — Но какой же ценой!

Она дождалась, пока он перестанет дрожать, потом опустила руки и отстранилась. Критически оглядела его пальто, стряхнула пару налипших сосновых иголок, поправила шарф на шее Мартина:

— Тебе идет строгий деловой стиль. Впрочем, на тебя можно надеть мешок из-под брюквы, и он будет сидеть элегантно… Давай запустим в Ридне дом моделей?

— Я никакая не модель, — сказал он непослушными губами. — Я оригинал инквизитора в натуральную величину.

Она всмотрелась в его лицо, сказала другим голосом:

— Это вовсе не ужасная цена, Март. Хотя, знаешь, я бы заплатила любую. Бывают случаи, когда торговаться… не приходится.

* * *

«Веками быть ведьмой означало проклятие, изгнание, казнь без суда и вины. Нас убивали инквизиторы, написав для этого изуверские законы, нас убивали обыватели, не утруждая себя формальностями. Мы обманывали себя, когда верили, что идеалы добра и общее смягчение нравов сделают нашу жизнь лучше. Нет; пока существует инициация, как обряд превращения человека в чудовище, любая ведьма опасна, как бомба с часовым механизмом. Кто пустит бомбу на порог? Кто отважится любить бомбу?»

Ивга Старж посмотрела поверх монитора на свой дом, увитый виноградом; голые зимние лозы прижимались к стене, переплетаясь поверх живописно-неровного камня. Был теплый день в конце зимы, спокойный и размеренный, и у Ивги немного звенело в ушах — так бывает, когда вой и грохот катастрофы вдруг стихают и наступает тишина и выясняется, что самого страшного не случилось. Больше того там, где зияла пропасть, открылся портал в новый мир. Это больше не легенды, не перепевы старых мифов, это почти готовое лекарство, почти доказанное спасение для человечества — и для всех, кому довелось родиться ведьмами. Надо всего лишь не торопиться, осмыслить все, что случилось, разложить по полочкам и преподнести этим скептикам так, чтобы даже они не могли уже отрицать…

Ивга улыбнулась, глядя в небо, по виду совершенно весеннее. Написала, оставив большой пробел между фрагментами текста: «…Да, простых решений не бывает. Да, «чистая» инициация — не готовый рецепт. Наивно думать, что ведьме достаточно пройти обряд, придерживаясь определенных механических правил, чтобы стать целительницей, свободной от скверны. Пусть не решение, пусть только шанс — но впервые в истории мы…»

Она оставила текст незаконченным. Задумалась. Некстати вспомнилась надпись на разрушенном камне, в глухом лесу, в горах Ридны: «Мир полон зла. Скверна вездесуща».

Побарабанила пальцем по краю стола. Поставила отметку: здесь должен быть большой фрагмент текста, еще не осмысленного, не структурированного. А потом, в завершение, она напишет вот что: «Мы — свидетели величайшего перелома в истории. Обряд инициации перестанет быть приговором. Тысячелетний конфликт человечества и ведьм будет разрешен, и не останется места насилию и страху…»

Она критически перечитала последнее предложение и подумала, что некоторый пафос неизбежен, — и отлично будет звучать с кафедры, перед публикой. Эмоциональный контакт со слушателями, драматическая пауза, потом аплодисменты… Ивга улыбнулась сама себе: немножко тщеславия в этот почти весенний вечер. Работы еще полно, но каков же, каков будет результат!

Все еще рассеянно улыбаясь, она подышала на озябшие руки и, подхватив компьютер, направилась в дом.

* * *

Прежде Эгле не замечала, до чего красивы здешние горы. Сейчас, когда развеялся дым от горящих лесов, когда тяжесть с ее души чуть отступила, Эгле все больше казалось, что она попала внутрь книжной иллюстрации, видового альбома: новая открытка за каждым поворотом. Склоны и кроны, игра света и тени, огромные валуны, будто порождения сурового, но не чуждого романтике скульптора. Край незамерзшего озера, прикрытый низко склоненными ветками, и на черной воде — два белых лебедя.

— Март! — Эгле не удержалась. — Смотри!

Он притормозил так близко к краю пропасти, что снаружи зашелестел, осыпаясь, гравий.

— Почему они не улетели на зиму? — В его голосе было больше тревоги, чем восхищения. — Что они едят?!

— Им виднее, — Эгле засмеялась. — Истощенными не выглядят, несчастными — тоже.

Лебеди, как по команде, расправили крылья, позируя. Мартин осторожно тронул машину:

— Когда мне было четырнадцать лет, я увидел в парке девчонку, которая кормила лебедей белым хлебом. Отщипывая кусочки от такой, знаешь, длинной витой булки, нежной внутри, хрустящей снаружи. Она была с виду моя ровесница, на год старше, как потом выяснилось. И я, бескомпромиссный защитник природы, стал на нее орать…

— Ты?!

— Ну, внешне это выглядело пристойно, я даже голоса не повышал… почти. Но я сообщил, что она убивает птиц, что лебеди в лучшем случае ожиреют, не улетят на зиму и вмерзнут в лед, и она придет полюбоваться на прекрасные белые трупы. А в худшем с ними сделается несварение, разбухший хлеб забьет внутренности, птицы сдохнут в корчах прямо сейчас, и она, опять-таки, сможет полюбоваться на прекрасные белые…

— Это что, правда?! — спросила шокированная Эгле. — Насчет хлеба и лебедей?

— В целом да, но я, конечно, сильно преувеличил.

— На месте девочки я бы там и утопилась, в пруду.

— Она была к этому близка, — Мартин вздохнул. — Могла бы просто плюнуть и уйти, или обругать меня, или огрызнуться. Но она даже не пыталась себя защитить. Зарыдала, как в последний раз в жизни, так отчаянно… И я понял, что, наверное, сделал что-то не то и надо исправлять содеянное.

Дорога отвернула от ущелья и протянулась в ложбине между двух гор. Подмерзшее полотно блестело наледью. В багажнике ехала провонявшая бензином камера в полиэтиленовом пакете, в деловой папке хранился чип с видеозаписью прерванной казни. Эгле была благодарна Мартину, который держал удар, как бронированный солдат на поле боя, и не говорил сейчас ни об Ивге, ни о «Новой Инквизиции» в селении Тышка.

— …Два часа после этого я просил прощения и утешал, как мог. Я пригласил ее в кафе…

— Только не говори, что у вас была любовь, — быстро сказала Эгле.

— В четырнадцать лет? — Он улыбнулся. — Нет… Но ты никогда не спрашивала о моих бывших, я думал, ты патологически неревнива…

— Я?! — Эгле растерялась. — Это ты пошутил сейчас?

— Хотя в чем-то ты права, — он задумался, вспоминая. — Я на нее запал. Она была балерина, студентка хореографического училища. В тот день впервые за год купила булку, чтобы съесть единственную крошку, больше ведь нельзя. Остальное решила отдать лебедям. Знаешь, балерина в пятнадцать лет — это нечто… не вполне земное. А она, кроме прочего, еще была…

— Ведьма, — пробормотала Эгле.

— Да, среди балетных — ведьм полно, даже больше, чем среди киношников. Я тогда был щенок, естественно, чуять ее не мог, спросить напрямую не решался… Я ей просто сказал, что моя мама ведьма, и посмотрел на реакцию. Ох, как она ожила… стала легкой, как голодный лебедь. Ее звали Дафна, и у нее было отличное чувство юмора… Мы подъезжаем?

— Нет. — Эгле огляделась. — Это не здесь, там трасса поворачивает подковой… И что у вас было дальше с этой девочкой?

— Я познакомил Дафну с мамой, обе остались очень довольны, потом мы вместе ходили к маме на лекции, по студенческим билетам. Это… не то чтобы любовь, но у меня было чувство, что я делаю нечто очень, очень правильное. Что я изменяю мир для этой девчонки, у меня-то по рождению есть все… и я должен делиться с теми, кому меньше повезло. Дафна светилась, летала, пригласила меня на спектакль, где была занята со своим училищем. Но, что совершенно закономерно, через пару дней она узнала, кто мой отец… и сбежала.

Он говорил легко, без тени обиды или огорчения, но Эгле догадалась, что тогда, в четырнадцать лет, он вовсе не был так бесстрастен.

— Испугалась, — сказала Эгле. — Что… она не состояла на учете?

— Состояла. — Мартин аккуратно вписался в крутой поворот. — И как раз мой отец ее ставил на учет за год до нашей встречи, причем со скандалом, с побегами, со спецприемником… Проблема Дафны оказалась не в том, что она ведьма, а в том, что у нее был отчим-мерзавец. Все это я узнал много лет спустя, разумеется.

— Какой кошмар, — пробормотала Эгле.

— У меня волосы дыбом, как вспомню, — просто сказал Мартин. — Эта сволочь, ее отчим, запугивал ее и стыдил, забивал голову дрянью, чтобы девчонка не сопротивлялась. Ты, мол, ведьма, ты похотливая сучка, если кто-то узнает о нашей связи, тебя все проклянут… Прости, Эгле, меня явно не туда занесло, а начал ведь с лебедей. Извини.

— Но… ей ведь помогли? — тихо спросила Эгле.

— Побочный эффект инквизиторского учета, — Мартин ухмыльнулся. — Работая с ней, отец мгновенно понял, что здесь что-то не так, и расколол ее, как он умеет.

— Пытал?!

— Ну что ты, — Мартин посмотрел укоризненно. — Побеседовал. Вытащил проблему на поверхность, раздал пинков ответственным лицам, все забегали как подорванные — прокуратура, опека, директриса хореографического училища… К моменту нашей встречи ее отчим уже год как сидел в тюрьме, Дафна жила в общаге, и, кажется, психотерапия худо-бедно сработала, потому что мне-то она показалась нервной, немного странной, но веселой и обаятельной девчонкой… не сломленной. Но вот моего отца она видеть не желала, не потому что он Великий Инквизитор, а потому, что она знала, что он знает. Она даже слышать о нем не могла. Обо мне тоже.

— И… как у нее сложилась потом жизнь? — Эгле почувствовала, как мерзнет правая ладонь, и принялась растирать ее левой.

— Нормально сложилась. — Мартин сбавил скорость, оглядывая склоны вокруг. — Балериной не стала, но занялась бизнесом, успешно, и вышла замуж… А главное — инициацию так и не прошла…

Он принюхался, раздувая ноздри, и остановил машину у обочины:

— Так, Эгле. Ты ничего не хочешь мне показать?

* * *

Она не знала, хочет ли найти в лесу это место — или, наоборот, желает, чтобы оно спряталось от инквизитора, ушло под землю, под корни жухлой травы. Ее память не хранила деталей; Эгле помнила только, как, спасаясь от палачей, Ивга высадила ее на обочине… Вышвырнула, если честно. И погнала машину вперед, уводя за собой погоню, оставив Эгле просьбу на прощание — спрятаться и выжить…

— Где-то здесь, — она неуверенно огляделась. — Выше по склону.

Верхушки сосен, жадно тянущихся к серому небу. Обвитые мхом, будто драпировкой, красноватые стволы. Вечнозеленый кустарник вдоль дороги. Мартин смотрел по сторонам, на его лице не было умиления горожанина, оказавшегося в живописном и диком месте. Он был сосредоточен, как футбольный вратарь, чья команда успешно атакует, и угрозы воротам нет — но в любой момент может начаться контратака.

— Может, не будем искать? — малодушно предложила Эгле. — Может, там уже ничего…

— Точно есть, — он шевельнул ноздрями. — Идем- идем, только под ноги смотри.

И он направился в лес, легко ступая, неслышным охотничьим шагом, и Эгле ничего не оставалось делать, как догнать его и пойти рядом.

— Значит, по местным поверьям, отправить в этот лес сиротку за хворостом означало убить ее? — спросил Мартин на ходу.

— Это сказки. — Эгле осторожно шагала, боясь подвернуть ногу, потому что тонкий слой снега скрывал под собой и корни, и камни, и острые коряги. Высокая жухлая трава покачивалась, хотя ветра не было. Еле слышный скрип в кронах да хруст снега под ногами только подчеркивали слежавшееся безмолвие.

— Эта трава как волосы мертвой великанши, — сказала Эгле, чтобы нарушить тишину.

— А умерла она после визита в парикмахерскую, — пробормотал Мартин без улыбки. — Где ее варварски обработали пергидролем…

Он остановился и снова принюхался:

— Я почему спросил про сиротку: здесь очень явный… ведьмин дух. Как на месте массовой инициации. Гипотетическая сиротка, если она неинициированная ведьма, не успеет ничего понять — прилетит, как мошка на огонь… Не так давно одну такую штуку залили бетоном.

— Ивга думает, — пробормотала Эгле, — что их можно сколько угодно заливать бетоном. Эти «штуки» всегда возвращаются. Появляются, исчезают. Ридна — земля ведьм…

Она остановилась. Кажется, ее воспоминания остались здесь, на поросшем лесом склоне, и теперь Эгле вошла в них, как в туман.

Сто лет прошло. Нет, всего-то чуть больше недели. Эгле металась по лесу, Мартин в тот момент был смертельно ранен, Ивгу уже догнали на дороге убийцы из «Новой Инквизиции»… Было плохо, тяжело, страшно, безнадежно. А потом вдруг стало тепло и светло. Запели тонкие голоса, и открылось будущее, и Эгле сделалась кем-то другим, кем не была прежде…

Мартин уже шел вперед, вверх по склону, и было страшновато смотреть, как он шел — хищно, будто зверь по следу. Никаких сантиментов по отношению к этому месту он не испытывал; Эгле сжала зубы — и догнала его.

Земля была неплотно завалена хворостом. Мартин раскидал ветки за пару секунд. Открылась круглая площадка с рельефной спиралью на известняке: миллионы лет назад здесь было море, в нем жила улитка размером с грузовой автомобиль и, околев, оставила на дне ракушку-сифон. Вот ее отпечаток.

Эгле опустилась на колени. Коснулась известняка ладонью. Мартин посмотрел с тревогой:

— Что ты делаешь?

— Ничего… — Эгле прижала ладонь плотнее. Нет, не показалось: теперь она ясно слышала песню. Хор тонких голосов, женских и детских, сплетенных, как многоцветный венок, уводящих туда, где тепло и радость. В тот день, когда Ивгу догнали молодчики с канистрами, привязали к сосне и уже обкладывали дровами, в тот день Эгле ступила на свой путь в ракушке-лабиринте и с первого шага поняла, что решение верное, что она не дастся палачам и не позволит убить Ивгу. «А по белу я пойду, по белу, по белу…»

— Какая дрянь, — с отвращением сказал Мартин, и Эгле вздрогнула. Мартин смотрел на ракушку с омерзением, и Эгле это болезненно задело:

— Ты смотришь, как инквизитор.

— А как мне смотреть, как ведьме?! — Он пошел в обход рельефа, стараясь не наступать на него ни краешком подошвы. — Это западня, отвратительная ловушка. «Глухая» ведьма, оказавшись рядом, имеет ничтожные шансы спастись — вот тебе и сказка… Девочка идет в лес, а возвращается действующая ведьма, и хорошо, если она будет просто доить чужих коров…

— Мартин, — тихо сказала Эгле. — Не унижай мое решение… не отменяй. Я не попалась в ловушку, я хотела спасти Ивгу.

— Я знаю, — сказал он после паузы. — Я говорил… не о тебе.

— Посмотри, какая она красивая. Совершенная, гармоничная — разве она может принадлежать злу? Или хотя бы… одному только злу?

Он продолжал идти по кругу, Эгле не видела его лица и решилась заговорить увереннее:

— Присмотрись! Это место дает шанс… возможность. Это, может быть, подарок всем нам… Это надежда!

Мартин обернулся, сдвинул брови и стал похож на Клавдия Старжа. Эгле напряглась; он оценил ее реакцию и прищурился:

— Ты только что подумала, что я похож на отца.

— Перестань читать мои мысли! — Ей снова сделалось неприятно.

— Перестань так выразительно думать. — Он завершил свой путь, подошел к Эгле и обнял почти что силой. От него едва заметно тянуло холодом, но мурашки, захлестнувшие Эгле, за пару секунд сделались теплыми. Она сдалась и обняла его в ответ.

— Тебе не надо здесь быть, — прошептал ей на ухо Мартин. — Это место плохо на тебя действует.

— А я благодарна этому месту, — сказала Эгле. — Ты знаешь, за что.

— А я благодарен тебе, — он заговорил очень мягко. — Но это никакой не подарок. Это цена, которую пришлось заплатить… Которую ты заплатила за маму, за меня, за нас. Пожалуйста, повернись спиной и иди к машине.

— А ты?

— Догоню через две минуты.

Песня еще звучала в ушах — еле слышно. Эгле с сожалением посмотрела на ракушку, опустила голову и пошла обратно — по следам.

* * *

Мартин дождался, пока она отойдет шагов на двадцать, потом, осторожно ступая, вышел на центр круглой каменной площадки. Ему казалось, что он различает здесь отпечатки ног — многих босых ступней, некоторые совсем маленькие. Девушки — неинициированные, «глухие» ведьмы — шли по спирали, от края к центру, первый шаг делал человек, может быть, испуганный, может быть, обманутый, может, без единой мысли, повинуясь инстинкту и чужому голосу в голове. К концу пути приходило чудовище, стихийное, непредсказуемое и абсолютно безжалостное. Если бы Эгле видела хоть десятую долю того, что видел в своей жизни Мартин…

Впрочем, ей не надо этого видеть.

Он вытащил из кармана маркер — обыкновенный черный маркер, купленный в канцелярском магазине. Повертел в руках. Наклонился и нанес знак на самый центр ракушки — не торопясь, тщательно выписывая детали. Этот же знак использовали инквизиторы сто, двести, пятьсот лет назад, и назывался он в те времена «знак Пса».

Очертания знака задымились. То, что было чернилами в маркере, сделалось другой сущностью, которой Мартин только что придал форму. Затрещал известняк — казалось, ракушка сопротивляется, пытаясь отторгнуть чужое, разрушить тонкую вязь…

— Не надо! Зачем?!

Эгле снова была рядом, он не успел ее остановить. Она упала на колени, судорожно вцепилась в ракушку, будто пытаясь удержать, собрать рассыпающиеся фрагменты, загладить ладонями трещины: напрасно, знак делал свое дело, отпечаток раковины тускнел, известняк разрушался.

— Эгле, — сказал Мартин, пораженный и напуганный ее горем.

Она отшатнулась, будто обжегшись, в отчаянии наблюдая, как разрушается отпечаток на камне. Посмотрела на Мартина — как ему показалось, отчужденно и зло — и пошла прочь, сгорбившись, не разбирая дороги. Мартин крепче сжал маркер и нанес знак еще раз, ближе к краю. Разлетелись мелкие осколки. Над землей повисло облако пыли, ракушка превратилась в прах.

Мартин спрятал маркер. Эгле уходила, не оборачиваясь, ее сиреневая куртка мелькала между огромными стволами.

Он догнал ее и пошел следом, в нескольких шагах за ее спиной. Не решился подойти ближе, не знал, что говорить, не имел понятия, чего ждать.

Она замедлила шаг. Остановилась. Замерла, не оборачиваясь, будто прислушиваясь к чему-то.

— Мне страшно, — сказала шепотом. — У меня… будто в голове помутилось. На несколько секунд. Я потеряла контроль… над собой. Прости.

— А сейчас? — спросил он осторожно.

— Сейчас… — Она переступила с ноги на ногу, глянула через плечо мокрыми воспаленными глазами. Импульсивно, торопливо шагнула к Мартину и прижалась лицом к его плечу: — Кто я?

— Моя жена. — Он бережно обнял ее за плечи. Ощущая ее запах. Чувствуя мягкие волосы, выбившиеся из-под вязаной шапки. Это была Эгле, она никуда не делась, ничего страшного не произошло. Мартин выдохнул с облегчением, сам поражаясь, какие дурацкие и паникерские мысли могли прийти ему в голову.

Она чуть расслабилась под его руками:

— Почему ты не веришь в «чистую» инициацию?

— Потому что после «чистой» инициации, как сказано в источниках, на свет появляется принципиально новое существо — целительница. — Он осторожно поправил коралловую шапку на ее сиреневых волосах. — А ты флаг-ведьма, это тебе скажет любой профессионал. Но с сохранной человеческой личностью и способная не только разрушать, но и восстанавливать связи, лечить, заживлять… Нет, ты не всемогущая. Но это по-прежнему ты.

— Кто — я?!

— Говорил же, что это место на тебя плохо действует, — сказал он сокрушенно.

* * *

Салон черного инквизиторского автомобиля не успел еще остыть, но Эгле все равно поежилась — ей было сложно привыкнуть к этой машине. Снаружи снова пошел снег.

— Есть не хочешь? — буднично спросил Мартин.

Она помотала головой, прижимая к лицу бумажный платок:

— Мне на секунду показалось… что ты разрушаешь красивейшую на свете вещь… или убиваешь… живое существо. Беззащитное.

— Эта штука одурманила тебя, — после паузы проговорил Мартин. — Там нет ни красоты, ни жизни. Это орудие, производящее ведьм.

— Таких, как я?

— Других! — сказал он очень серьезно. — Злобных. Разрушительных. Ты знаешь, сколько их тут прошло до тебя? Где они теперь, все эти «целительницы»? Я тебе скажу: они втыкают нож в дверной косяк и начинают доить рукоятку, течет молоко, потом кровь, потом у соседей умирает корова. Они подбрасывают меченое ведерко в песочницу, потом у соседей умирает ребенок. Они рисуют тень-знак на асфальте, и кто первый наступит, гибнет от голода за несколько часов, при этом ест все, что видит, желудок лопается, печень отказывает, а голод растет, и смерть наступает в результате…

— Не надо! — Эгле зажала уши.

— Не хочешь слушать? А посмотреть не хочешь?! — Он оборвал сам себя и заговорил тоном ниже: — Я понимаю, тебе трудно смириться, но нет «чистой» инициации. Ты осталась человеком не потому, что «правильно» прошла через обряд. Это сочетание многих событий и факторов, породивших мутацию, и вот ты стала тем, кем стала. Это единственное чудо, а не конвейер! Давай же радоваться ему, а не мучить друг друга, и… — Он снова осекся, покачал головой, расстроенный и недовольный своими же словами.

— А зачем тогда, — пробормотала Эгле, — мы врали друг другу, будто что-то новое пришло в мир, будто это дает надежду…

— Потому что вот. — Он показал ей свою ладонь с затянувшейся раной от сквозного удара кинжалом. — Если это не дает надежду, то что тогда? И еще вот это. — Он взял ее руки в свои, коснулся едва заметных шрамов-звездочек, похожих на экзотическое украшение. — Я жив, и ты жива, я тебя вижу, я говорю с тобой… Чего еще надо? Розовых летающих слонов?

Он вдруг надвинул ей шапку на нос, по-мальчишески и по-хулигански, это так не вязалось с нервом их беседы, что Эгле сперва отшатнулась, а потом расхохоталась. Стащила шапку, поймала его взгляд, и ей сделалось совсем тепло…

Через полчаса они въехали в селение Тышка.

* * *

Деревенский констебль, круглолицый и рыхлый, поднялся визитерам навстречу, заискивающе улыбнулся, впился в Мартина глазами:

— Привет… племянник.

— Обращайтесь ко мне «куратор», — сказал Мартин с характерной интонацией Клавдия Старжа, и ухмылка застыла у констебля на лице.

Эгле прищурилась. Констебль селения Тышка не был похож на Ивгу ни единой чертой лица, ни телосложением, ни цветом волос. Тем не менее он носил фамилию Лис и был ее старшим братом. Тем самым кто однажды выгнал сестру из дома, кто велел ей: «Поезжай…»

Мартин расположился в кресле для посетителей и открыл папку с документами. Эгле отвергла предложенный ей стул, села на край подоконника и закурила, никого не спрашивая.

— Ну что же… куратор, — принужденно начал констебль. — Беда у нас. С ведьмами. Тут ведь как… только отвернись. Девка одна на южном склоне ходила в лес, то травы там лечебные, то грибы… и как стала чахнуть. Увезли в больницу, аж в самый районный центр, ничего не могут понять — лечат-лечат, а она помирает… А когда померла, так ведьмин значок и проявился, вроде как татуировка, на шее, под ухом…

— И когда это было? — спросил Мартин.

— В позапрошлом году… А в прошлом молоко пропало у коров, маслобойка встала, людям зарплаты не выдали… Тоже ведьма…

— Ведьма удержала зарплаты? — Мартин был убийственно серьезен.

Эгле курила, разглядывая кабинет. На стенах участка имелись, как полагается, портреты разыскиваемых преступников — по таким ориентировкам, блеклым и неправдоподобным, можно было хватать всех подряд, и констебля в первую очередь. Здесь было тесно, как в собачьей конуре; не поднимаясь, Эгле подтянула к себе старую вонючую пепельницу — в девичестве та была ничего себе, можжевеловая, с инкрустацией, видимо, подарок к памятной дате.

— Ведьма извела молоко, — с неловкой улыбкой пояснил констебль. — Пришлось на стороне покупать, чтобы хоть что-то производить, маргарин хотя бы технический, и платили зарплату маргарином… У меня сын на маслобойке работает, так до сих пор где-то в погребе этот маргарин…

— Ближе к делу, — сказал Мартин. — Не прошлый год и не позапрошлый. Чуть больше недели назад. Что здесь было?

— Кошмар, — серьезно сказал констебль. — Вы себе не представляете. Лес загорелся, а ведь зима, снег… А тут горит, будто посреди лета. Дым, пепел на головы падает… Мы уж думали, велят нам эвакуироваться всем поселком. Дома, пристройки, скотина…

Глаза его затуманились — он был как артист, долго томившийся в одинокой гримерке и наконец-то получивший внимание публики. Живо описывая картины пожара, констебль испытывал радость творчества.

— И ночь напролет мы не спали, радио слушали, ждали, куда ветер повернет… А ветер-то и отвернул от нас! В последнюю секундочку, а то все бы сгорело: и поселок, и сыроварня, и маслобойка… Мы приободрились, и тут… — он сделал страшные глаза, — и тут ведьма… на трассе… напала на людей. Все летало по воздуху — машины… мотоциклы… деревья рвало с корнем! Вот такие глыбы летали! Чудом они выжили, убежали. Побитые все, в синяках, один руку сломал…

Эгле сжала зубы. Народная молва за пару дней превратила случай на трассе в эпическое побоище, но творить легенду оказалось гораздо проще, чем творить правосудие. Эгле хотелось бы прямо сегодня переломать ноги участникам «Новой Инквизиции» в порядке частной инициативы, и это было в ее силах, и никто бы ее не поймал; ей хватило ума не делиться своей идеей с Мартином. И еще она впервые задумалась о том, что отныне ей придется отслеживать ведьму в себе — как Мартин сознательно гасит в себе инквизитора.

— И тут уже мы не выдержали, — продолжал констебль, — связались с Инквизицией на районе, а они нам и говорят — к вам едут прямо из Ридны, из столицы, значит, нашей славной провинции…

Мартин вынул из папки чистый лист бумаги, положил перед констеблем:

— Список, пожалуйста, участников эпизода на трассе. Вы ведь всех поименно знаете?

— А… зачем? — Констебль заколебался.

— Затем, что свидетельские показания. — Мартин положил поверх листа бумаги шариковую ручку. — Я должен услышать от очевидцев, что именно там произошло.

Констебль нервно кивнул, взял ручку и молча начал писать. Почерк у него был неожиданно крупный и правильный, как у старательной третьеклассницы. Эгле, прищурившись, разглядывала его сквозь сигаретный дым.

Видно было, что ее взгляд страшно мешает бедолаге. Тот ерзал, пыхтел, но не решался прямо на нее посмотреть; нет, тогда на площади, с разъяренной толпой, с кровью на брусчатке и хриплым ревом из мегафона, в момент самосуда — констебля на площади не было. Трус; впрочем, в селении Тышка у него нет ни авторитета, ни сколь-нибудь значимой власти. Он расследует похищения кур.

— Вот. — Констебль вернул бумагу Мартину. Тот мельком просмотрел список:

— Семеро. Где восьмой?

— А, — констебль запнулся. — Да, еще сын Васила Заяца там был… Пацан совсем… они чудом уцелели, говорю же…

Он дописал восьмую строчку. Мартин кивнул:

— Отлично. Теперь, пожалуйста, я хотел бы познакомиться с делом, которое вы завели по факту убийства, совершенного в поселке неделю назад.

— Убийства?! — Констебль вскинулся. — У нас мирный поселок, дыра, хе-хе… Вам, конечно, глядя из Вижны, представляется, что дыра… у нас нет убийств, давно… несчастный случай был, девушка упала с лестницы…

— Эта девушка?

Мартин выложил на стол крупную фотографию тела на прозекторском столе; констебль глянул — и поспешно отвел глаза. Его круглые щеки сделались серыми.

— Эта? Вы точно помните? — Мартин выкладывал одно фото за другим, скоро весь стол оказался покрыт жуткими снимками. — Упала с лестницы? Точно? А в этом ракурсе?

Констебль задергался, будто на сковородке:

— Несчастный случай…

— Вряд ли счастливый. — Мартин выложил поверх снимков канцелярский документ. — По моему запросу тело было заново освидетельствовано, вот результат экспертизы — подлинный, а не тот, что вы нарисовали на коленке. Вы понимаете, констебль, что вы подставили коллег? Начальство? Думаете, вас будут покрывать?

И Мартин улыбнулся так, будто за спиной у него стояли комиссары всех провинций во главе с министром общественного порядка из Вижны и все смотрели на констебля, как на обгадившуюся собачонку. Эгле одобрительно кивнула.

— Я не понимаю, — пролепетал констебль, — чего вы от меня хотите… куратор. Я полагал, что Инквизиция занимается ведьмами…

— Погибшая была неинициированной ведьмой и состояла на учете. Ее насмерть забили камнями на центральной площади. Вы не сочли нужным открыть уголовное производство.

Констебль не знал, куда ему смотреть: его взгляд отталкивался от страшных снимков, ненадолго застревал на канцелярском документе, пускался блуждать по комнате, избегая Мартина, в ужасе шарахаясь от Эгле. В глазах отражалась страшная внутренняя работа: констебль пытался понять, не припрятан ли у Мартина в папке приказ о его отстранении или, того хуже, аресте.

— Там ведь было много людей, — мягко сказал Мартин. — Столько свидетелей… если начать их допрашивать, думаете, никто не проговорится? Никто не испугается, не захочет сотрудничать со следствием?

— Но… Вы же сами говорите, что людей было много! — Констебль наконец-то выбрал линию защиты. — Кого обвинять?! Сто человек? Кто бросал камень, кто не бросал… Кто в голову, кто в ногу… Как вы это определите? В конце концов, была же причина! Люди столько пережили! Где была Инквизиция, когда мы задыхались от дыма?! Где была Инквизиция, когда ведьмы издевались над нами, когда наших соседей чуть не убили рядом с родным поселком?!

Риторические вопросы придали ему сил, он ощутил себя борцом за правду и перешел в наступление:

— Где Инквизиция, я вас спрашиваю?! Люди защищают себя сами! Это самооборона! Если Инквизиция ничего не делает, если ведьмы творят что хотят, нам что, сидеть и ждать, пока нас подожгут в наших постелях?! Да? Этого вы хотите?!

— Ждите инспекцию из района, — небрежно сказал Мартин. — Завтра… или уже сегодня. И хорошо бы к тому времени дело об убийстве нашлось, а убийцам были вручены подозрения.

— Кому, сотне человек?!

— Восьмерым, — Мартин показал ему листок со списком. — Слова «Новая Инквизиция» вам что-нибудь говорят?

— Нет, — быстро сказал констебль. — Это потерпевшие, а не…

Он запнулся, быстро соображая, и на лбу у него каплями выступил пот. Он импульсивно приподнялся, потянулся, будто пытаясь отобрать у Мартина список; Мартин отвел руку. Констебль сдался, рухнул обратно на стул:

— Это потерпевшие. Ведьма напала на них. Послушайте, куратор…

— Я вам напомню, — сказал Мартин. — «Новая Инквизиция» — это когда люди, не имеющие к подлинной Инквизиции никакого отношения, устраивают самосуды над женщинами… над «глухими» ведьмами. Когда я говорю «глухими», я не имею в виду проблемы со слухом. Неинициированные ведьмы, они же «глухарки», не могут совершать то, в чем вы их обвиняете, они ничем не отличаются от обычных людей. Убитая, — он кивнул на фотографии, от которых констебль старательно отводил глаза, — не была инициирована и не совершала преступлений. Ее замучили без суда и без вины. Инквизиция считает своим долгом искоренять самосуды.

Он неторопливо поднялся, подошел к офисной копировальной машине у стены, открыл крышку, положил список с восемью фамилиями на стекло:

— А у вас есть выбор, констебль. — Теперь он говорил совсем другим голосом, мягко, почти по-дружески. — Вы еще можете оказаться в этом деле моим союзником, а не врагом. Или хотите все-таки врагом?

Констебль содрогнулся и мотнул головой, показывая, насколько такая мысль ему невыносима.

— Хорошо… Сколько мест у вас в следственном изоляторе?

— Где?! — Констебль выпучил глаза.

— За решеткой, где пойманные преступники ждут конвоя в город!

— Много, — растерянно сказал констебль. — Но в последний раз это было год назад, когда на базаре взяли вора-гастролера…

— Поздравляю, сегодня у вас полно работы, — сказал Мартин. — Начнем с Васила Заяца, улица Фабричная, дом шесть.

— В чем он виноват? — Голос констебля неприлично дрогнул. — Он никого не убивал… это его чуть не убили!

Эгле приподняла уголки губ. Констебль дернулся, будто его ткнули иголкой, и наконец-то взглянул на нее.

В его глазах появился настоящий ужас. Он хотел спросить о чем-то, но не посмел.

* * *

Васил Заяц работал на сыроварне менеджером и должен был вернуться домой к пяти; уже стемнело. Снег прекратился, и небо потихоньку очищалось. Горы вокруг стояли как призраки — Эгле могла их видеть в темноте.

— Поедете с нами, — сообщил Мартин констеблю.

— Я лучше пешком. Здесь недалеко, я привычный…

— Садитесь в машину, — сказала Эгле. Это были ее первые слова с момента прибытия.

Констебль больше не сопротивлялся. Мартин открыл дверцу черного автомобиля, констебль покорно залез внутрь.

— Можешь за руль? — негромко спросил Мартин у Эгле.

Она мельком подумала, что действующая ведьма за рулем инквизиторской машины — вызов существующему миропорядку. Но, если говорить честно, каждая минута ее жизни теперь была вызовом.

Мартин сел на заднее сиденье рядом с констеблем. Эгле завела мотор; машина, как живое существо, повиновалась ей, но нехотя, будто против воли. Селение Тышка казалось тихим и добрым в этот час, над крышами поднимались живописные, как в сказке, дымы.

— Если Инквизиция теперь в сговоре с ведьмами, — прошептал констебль, — нам не на что надеяться. Нам конец.

— Личный вопрос, дядюшка, — небрежно сказал Мартин. — Вы знаете, что эти восемь человек делали на трассе? Кого они там собирались казнить?

Констебль молчал.

— Он знает. — Эгле поймала взгляд Мартина в зеркале.

— Не собирались казнить, — пролепетал констебль. — Это…

Он запнулся и снова затих.

— Игра? — подсказал Мартин. — Ритуал? Имитация?

— Д-да…

— Он сам пытается в это верить, — сказала Эгле.

— У нее ведь все хорошо, — проскулил констебль. — У Ивги. Она даже… не ступила на родной порог… не подошла к дому… мне потом сказали, что она здесь была… У нее все хорошо… она с герцогом пьет вино на приемах… Ведьма…

— Все хорошо, — со странной усмешкой сказал Мартин. — Эгле, не разгоняйся. Дом номер шесть — вот этот, с резным забором.

* * *

— Верховная Инквизиция Одницы… тьфу, Ридны. Откройте, пожалуйста.

На пороге стояла невысокая женщина лет сорока, с бледным изможденным лицом, напуганная. Слово «инквизиция» вогнало ее в панику, хотя ведьмой она вовсе не была. Женщина казалась больше заложницей, нежели соучастницей. Пленницей, запертой в этих стенах, в этой семье, в этой жизни.

— Все нормально. — Эгле улыбнулась. — Куратор опрашивает свидетелей по делу о ведьме… о ведьмах. Мы можем войти?

Женщина молча отступила в глубь прихожей; Мартин придержал Эгле за руку и вошел первым. Огляделся. Его ноздри раздувались: он чуял нечто, недоступное Эгле. У инквизитора и действующей ведьмы разные спектры восприятия; она ощущала, как с каждым мгновением усиливается поток холода, идущий от него.

Она поймала взгляд Мартина, пытаясь выяснить, что происходит и где источник опасности. Он еле заметно покачал головой, давая понять, что контролирует ситуацию. Заглянул ей в глаза, определяя, как Эгле себя чувствует; она приподняла уголки губ, уверяя, что все в порядке, хотя находиться с ним рядом было сейчас непросто.

— Господин Васил Заяц дома? — спросил Мартин.

— Да, — еле слышно ответила женщина.

— А ваш сын, Михель?

— И он тоже…

— Отлично, — сказал Мартин.

Эгле переступила порог вслед за ним, и последним вошел констебль. Тот старательно избегал смотреть на хозяйку и вообще держался так, будто оказался здесь совсем случайно.

Дом был старый, добротный, помнивший несколько поколений. Ощутимо пахло нафталином — старинным средством от моли, и борьба с молью здесь имела смысл: на полу лежали полосатые шерстяные дорожки, и почти такие же, тканные из грубой шерсти, покрывали стены. Под потолком гостиной висела хрустальная люстра со множеством подвесок, Эгле давно забыла, что такие существуют. В прихожей имелась низкая дверь в подвал, напротив у стены стоял кованый сундук, похожий на реквизит к историческому фильму.

Эгле прищурилась; она бы не смогла описать, чем именно привлек ее сундук, что она чувствует, глядя на него. Звук, запах, свет? Ничего подобного. Похоже на отвращение непонятной природы. Отвращение и страх…

Она бросила выразительный взгляд на Мартина. Тот обернулся к щуплой женщине:

— Хозяйка, будьте добры, откройте сундук.

— Зачем?!

Мартин посмотрел на констебля. Тот дрожащей рукой протянул женщине бумагу с печатью. Женщина глянула, как на чистый лист, будто внезапно разучившись читать.

— Открывайте, — сказал Мартин, и в его голосе прозвучала жесть. Эгле подобралась: ну с этой-то бедолагой он мог бы обращаться помягче?!

Женщина больше не возражала. Она вообще не привыкла возражать. Эгле смотрела на нее с болью — как на медведицу в бродячем цирке, с железным ошейником на цепи.

Поднялась крышка — сундук был полон тряпья, сверху лежало пожелтевшее от времени постельное белье.

— Эй, что тут вообще творится?!

Наконец-то появился хозяин дома — Эгле отлично помнила его. Васил Заяц, как выяснилось. Менеджер. Все его внимание было приковано к Мартину, на Эгле он поначалу внимания не обратил.

— Констебль! Эй, Лис, что происходит?!

Мартин даже не повернул головы, он смотрел на женщину:

— Вещи сверху уберите, пожалуйста.

Покорно, как загипнотизированная, хозяйка взяла в охапку старые наволочки, льняные простыни; под белой тканью пряталась черная: вымпелы и нарукавные повязки с красными буквами. «Новая Инквизиция». Эгле почувствовала тошноту.

— Что тут… — начал Васил Заяц и осекся.

— Это ваши вещи? — Мартин наконец-то посмотрел на него. — Да? Нет?

— А ты кто такой?!

Мартин вытащил жетон с проблесковым маяком:

— Верховная Инквизиция Ридны, куратор Мартин Старж…

— Старж?! — Заяц переменился в лице и попятился, глядя на Мартина, как на привидение.

— Это ваши вещи? — повторил Мартин.

— Нет, — пробормотал менеджер. — А… что такое, это же всего лишь тряпки?!

Из глубины дома показался юноша — в майке и спортивных штанах, в войлочных домашних тапках. Ему было не больше двадцати, и на прыщавом лице застыл такой ужас, как если бы он ждал этой минуты много дней и боялся ее.

— Это не просто тряпки, — сказал Мартин. — Это доказательство вашего участия в преступной организации. Что здесь написано, читать умеете?

— Что угодно можно написать. — Под его взглядом Менеджер чуть побледнел. — И это не мое, это я… нашел на свалке, взял для переработки… Знать не знаю…

Эгле потянула носом:

— Ящик стола. Верхний.

Менеджер наконец-то посмотрел на нее — и тут же узнал. Глаза его расширились:

— Ведьма!

— Да вы что, — пробормотал Мартин с тяжелым сарказмом. — Да не может быть.

— Это ведьма. — Менеджер обернулся к констеблю. — Кого ты ко мне привел?!

— Они сами пришли, — пролепетал констебль. — Я ничего не мог…

— Я здесь инквизитор, — холодно сказал Мартин, — и я решаю, кто ведьма, а кто нет… — Он остановился у письменного стола, снова посмотрел на женщину: — Откройте, пожалуйста.

— Я не знаю, где ключ, — прошептала она, бросив испуганный взгляд на мужа.

— Эгле, — на хозяина Мартин даже не посмотрел, — помоги нам, пожалуйста.

Эгле подошла вдоль стены, стараясь не ступать мокрыми ботинками на тканый ковер, протянула руку и безо всяких спецэффектов, чтобы никого не шокировать, открыла ящик. Со стороны могло бы показаться, что он просто не был заперт, — но Эгле знала, что замок был, и хозяин тоже об этом знал.

— Это ведьма! Она…

— Это свидетель, — сухо сказал Мартин. — Она дала показания против вас. И повторит в суде.

Менеджер хватал воздух ртом:

— Нет таких законов… чтобы ведьмам давать показания…

— Будут. — Мартин кивнул с притворным сочувствием. — Эгле, что там?

Ящик стола был пуст, если не считать единственной флешки, красной, пластиковой. Эгле поняла, что ей противно ее касаться, что она никогда не возьмет это в руки. Там, на флешке, первый ролик «Новой Инквизиции», слитый в сеть и породивший затем подражателей: четверо ублюдков издеваются над девушкой, неинициированной ведьмой, и потом поджигают дом, и все это под закадровый текст: «Инквизиция умерла. Великая традиция борьбы, охоты, наказания — все в прошлом. Это сделали вы, ведьмы, вы растлили Инквизицию, вы разложили ее изнутри… Но рано радоваться… Ведьма, знай, что тебя ждет твой костер. Ты язва, ты проклятие, мы Новая Инквизиция. Мы придем за тобой…»

Мартин натянул резиновую перчатку, взял флешку двумя пальцами:

— Господин Заяц, вы знаете, что за информация записана на этом носителе?

Менеджер не ответил. Юноша стоял в дверном проеме, будто не решаясь войти в комнату, на лбу у него блестел пот. Констебль жалобно оскалился: он понял, что это за ролик, он тоже его видел в свое время: «Ты зло, ты грязь, наказание будет суровым».

— Лис! — Менеджер обернулся к констеблю и заговорил хриплым шепотом: — Он не инквизитор! Он сын ведьмы, он с ними в сговоре! «Инквизиция умерла» — это про него! То самое, против чего мы боролись… язва! Скверна! Не слушай его, просто не слушай, не бойся. Ведьму надо сжечь — ради наших детей!

— Чистосердечное признание? — Мартин ухмыльнулся. — Продолжайте, пожалуйста. Сколько ведьм вы с сообщниками уже убили?

Менеджер терял почву под ногами. Взглядом искал поддержки констебля — тот отводил глаза. Парень в дверях казался моложе своих лет — растерянным школьником. Эгле поймала взгляд женщины: вжавшись спиной в стену, та смотрела с ужасом и почему-то с надеждой.

— Берите бумагу, Васил Заяц, — тяжело сказал Мартин, — и пишите явку с повинной, суд учтет как смягчающее обстоятельство. И вы, юноша, — он перевел взгляд на парня в дверях, — тоже пишите. Вы совершеннолетний?

Заяц-младший дернул головой, изображая кивок.

— Отлично, — сказал Мартин. — Убийство группой лиц по предварительному сговору…

— Сговора не было, — прошептал парень.

— Тогда пишите то, что было, — легко согласился Мартин. — Дать вам бумагу? Или у вас есть?

Он протянул флешку констеблю:

— Посмотрите в участке, но обязательно убедитесь, что рядом нет ни детей, ни людей с уязвимой психикой… Впрочем, вы же видели, да? И как вам?

— Это ролик из сети, — лихорадочно забормотал Заяц. — Он ничего не доказывает. Это наше дело, наш поселок… Мы просто не хотим здесь ведьм! Мы имеем право!

— Констебль, — мягко напомнил Мартин. — Вы всего лишь выполняете свой долг. Свой долг. Понимаете?

Он встретился с констеблем глазами. Тот обреченно мигнул.

— Инквизиция держит дело на контроле. — Мартин улыбнулся. — Вы либо стоите на страже закона… либо соучастник. Ваш выбор?

— Вы задержаны, — трясущимся голосом сказал констебль хозяину дома.

— Это ролик из сети! — надрывался Заяц. — Это сделали не мы!

— Вот это сделали вы. — Мартин ткнул ему под нос фотографию тела на прозекторском столе. — И вот это — тоже сделали вы…

Он подержал у него перед глазами распечатанное фото: Ивга Старж, прикованная к дереву, в окружении вязанок хвороста, с табличкой на груди: «Новая Инквизиция». У Васила Заяца застыло лицо. Мартин убрал фотографию.

В машине куратора округа Ридна среди прочего оборудования имелся портативный принтер. Мартин не собирался давать ход этим кадрам, но освежить мерзавцу память считал необходимым.

* * *

На запястьях Васила Заяца защелкнулись наручники. Констебль избегал смотреть на задержанного; эти двое много лет были приятелями и соседями, констебль никогда бы не решился на такой шаг, если бы не Мартин, стоящий у него за спиной. Мальчишка по-прежнему маячил в двери, вцепившись тонкими пальцами в дверной косяк, — этот, по крайней мере, сознавал вину. Женщина, с глазами на все лицо, забившись в угол, обмерла, будто заживо вмороженная в лед.

— Март, — одними губами сказала Эгле.

Вместе они вышли в прихожую.

— Мы можем не забирать мальчишку? — прошептала Эгле. — Вывести его… из списка? Он щенок, под чужим влиянием… Ты посмотри на его мать…

Лицо Мартина сделалось чужим. Эгле испугалась.

— Ну-ка, идем, — сказал он сквозь зубы.

Он вернулся в комнату и шагнул прямо к женщине, съежившейся в углу:

— Откройте дверь в подвал, пожалуйста. Или вы снова не знаете, где ключ?!

Двигаясь, как марионетка, женщина подошла к низкой двери, выкрашенной во много слоев зеленой масляной краски, и без слов ее отперла. Эгле почувствовала застоявшийся запах — сырость, человеческий пот, деревенский сортир; вниз вела крутая лестница, и под ней горел свет, тусклая лампочка на голом проводе. В подвале, сыром и тесном, стояла железная кровать, занимая почти все пространство. На кровати, забившись с ногами, сидела девушка лет шестнадцати, в вязаной кофте поверх ночной рубашки, напуганная до полусмерти.

Эгле перевела взгляд на хозяйку дома, будто впервые ее видела. Констебль выпучил глаза:

— Васил! Ты же говорил, она в училище, в городе?!

— Документы на дочку, — глухо сказал Мартин. — Быстро.

Женщина, с неживым лицом, открыла другой ящик письменного стола и вытащила из груды бумаг новенький паспорт. Понесла, уронила, подняла; Мартин выхватил паспорт из ее рук.

— Незаконное удержание. Пренебрежение родительскими обязанностями… Констебль, вы понимаете, что никто ничего не забудет, никто не спустит на тормозах, за это будет дополнительный приговор?!

Мартин, оказывается, с первой минуты чувствовал здесь «глухую» ведьму и знал, что происходит. Вот почему он был так жесток с хозяйкой. Вот почему от него тянуло таким космическим льдом.

Констебль, потрясенный и жалкий, защелкнул наручники на запястьях юноши. Тот переступил на полу войлочными тапками; он был неуклюжий, растерянный, совсем еще подросток, но Эгле сделалось противно на него смотреть.

Девушка в подвале тихо заплакала.

— Все хорошо. — Эгле спустилась на две ступеньки по лестнице, она не могла себя заставить идти дальше, это место наводило на нее жуть. — Все нормально, я тоже ведьма, а он инквизитор, ты чувствуешь, как от него несет холодом, да? Это скоро пройдет, он не желает тебе зла, он на самом деле очень добрый. Как тебя зовут?

Девушка молчала, зажмурившись, обхватив себя за плечи.

— Лара ее зовут, — сказал Мартин за спиной Эгле. — Лара Заяц, шестнадцать лет… Я пробью ее по базе, а ты пока сделай так, чтобы она собралась и оделась.

— Куда?! — беззвучно прошептала хозяйка.

— Вам-то какая разница, — сухо отозвался Мартин. — Туда, где ее не будут держать в погребе.

Отец и сын неуклюже обувались в прихожей — в наручниках; констебль стоял рядом, держа в руках телефон и мучительно вспоминая, для чего нужна эта вещь. Мартин вышел из дома, ни на кого не глядя, и хозяйка, постояв секунду, бросилась за ним — как была, в домашних тапочках.

— Лара, — сказала Эгле и заставила себя опуститься еще на одну ступеньку. — Одевайся. Поедешь с нами. Ты где-то учишься? Училась?

Девушка плакала.

* * *

Выйдя на улицу, Мартин несколько раз вдохнул и выдохнул. Чистый холодный воздух пахнул хвоей и немного дымом, это был запах зимних каникул, интригующий и беспечный. После провонявшего смертью дома воздух был как нектар.

Мир полон зла, и главное зло, конечно, не ведьмы. Мартин вышел из дома под надуманным предлогом — он сказал: «Я пробью ее по базе». Пробить-то он пробьет, компьютер рядом, в машине. Но на самом деле он просто хотел выбраться из-под этой крыши хоть на пару минут.

Белые горы стояли вокруг, на прояснившемся небе горели звезды, их было больше, чем Мартин мог себе представить. Он привык к небу Одницы, вечно залитому светом и оттого почти беззвездному. В Однице он знал бы, куда везти девчонку, в Ридне — пока что не имел понятия. Ничего; лишь бы вывезти ее отсюда. Состоит ли на учете — плевать. Лишь бы вытащить.

Он поймал себя на мысли, что в прежние времена отец бы уже дозвонился, уже задергался бы в кармане телефон, и отец спросил бы сварливо: «Что у тебя?» Но времена изменились, Мартину дорого стоила его независимость. Слова «не сметь меня контролировать» сказаны, услышаны, отец сам установил дистанцию между ними, сам аккуратно ее соблюдает и никогда не позвонит первым. Все проблемы проклятой Ридны с жутким селением Тышка придется решать Мартину, не полагаясь ни на чьи советы, и он справится, конечно, только вот мучают фантомные боли на месте разорванной связи…

Хлопнула дверь; в полумраке двора вдогонку Мартину бросилась щуплая тень:

— Пощадите… она не виновата! Всю семью под нож… в один день… всю семью…

Она грохнулась на колени — в мокрый снег.

— Девочка вернется домой через пару дней, — холодно сказал Мартин. — Если захочет, конечно. И вставайте, что за драматический театр?

Он обошел ее; всего-то надо было пройти два десятка шагов до машины. Мартин вытащил из кармана пачку сигарет. Женщина заметалась за его спиной, куда-то побежала, постанывая, бормоча под нос, не то умоляя, не то ругаясь. Мартин надеялся, что она вернется в дом и у него будет пара минут, чтобы побыть одному.

Он шагнул в створку открытых ворот. На секунду остановился, еще раз поглядел на звездное небо, щелкнул зажигалкой; какие все-таки звезды в этих горах. Однажды они с Эгле заберутся куда-нибудь на лыжную базу, проведут неделю вдвоем, и каждую ночь…

За спиной громыхнуло, будто взрывом, и сразу же второй раз. Мартин ступил вперед, выронил зажигалку и повалился на снег.

* * *
Эгле выскочила на звук выстрелов. Посреди двора валялась дымящаяся двустволка. Мартин лежал в воротах.

Ударил в лицо воздух; Эгле неслась, как никогда в жизни, и никак не могла добежать, хотя до человека на снегу было несколько десятков шагов. Блеснули в свете дальнего фонаря две большие гильзы — что за чудовищный калибр?!

Источник - knizhnik.org .

• • 0
  • 1
  • 2
  • 3
  • 4
  • 5