В начале XVII века из-за действий «пятой колонны» Россия оказалась на грани полного исчезновения

Поляки очень долго мечтали занять Кремль, правда, надолго в нем не задержались – уже в 1612 году состоялось позорное изгнание оккупантов из русской столицы
Фото: Sovfoto⁄Universal Images Group⁄AKG-Images⁄Vostock Photo

Есть в нашей истории один из самых темных и трагических периодов с коротким и тревожным названием Смута, о котором вроде бы и многое известно, но если разбираться в деталях, то представляется этот период совсем не так, как он описан в классических трудах историков Карамзина, Соловьева, Погодина, Ключевского, Иловайского и Платонова.

Это неудивительно, поскольку творчество маститых ученых отражало официальную точку зрения Дома Романовых, утвердившегося на излете тех государственно-общественных потрясений. Идеологический трафарет данной темы был сконструирован уже в 1630 году так называемым «Новым летописцем», где представлен взгляд на Смуту, коего обязаны придерживаться все, кто имеет или хочет иметь отношение к России. Произведение вобрало в себя обширный справочный материал, включая отрывки сочинений мемуарного характера откровенно проромановских авторов. Значимую роль играли помещенные там литературные очерки, к примеру, «Об убиении царевича Дмитрия Ивановича», «О Федоре Никитиче с братьею», «О настоящей беде Московскому государству» и др.

Удобная для династии версия

В «Новом летописце» четко обозначены этапы Смуты, спровоцированной корыстью и властолюбием Бориса Годунова. Гибель царевича Дмитрия и погром семейства Романовых инициировали самозванство, что вначале привело к династическому кризису. После чего последний трансформировался в социальный, когда неопределенности с новым царствованием породили волнения низов, поднявших руку на своих господ. Затем вторжение иноземцев вылилось уже в национальное движение, что, разумеется, более приятно, чем крестьянские бунты.

Патриарх Филарет вошел в историю не только как церковный реформатор,

но и как первый носитель царской фамилии Романов
ART Collection⁄Alamy Stock Photo⁄Vostock Photo

Сквозь обозначенные этапы настойчиво проводился образ Филарета (Федора Никитича Романова) как неутомимого и пламенного борца за Россию, пелись хвалебные оды новой династии. Божественное провидение именно ей, а не кому-либо еще уготовило царский престол; восторги по поводу Романовых завершались апологией абсолютизму в целом. Нужно подчеркнуть, что готовился «Новый летописец» в Посольском приказе и при дворе самого патриарха Филарета, лично санкционировавшего его окончательную редакцию.

Вот вкратце та схема, которую поочередно воспроизводили историки ХIХ–ХХ столетий. Конечно, сегодня она уже не может устроить тех, кто действительно интересуется историей, а не удовлетворяется подсунутыми «истинами». Чтобы разобраться в подлинных событиях начала ХVII века, необходим новый инструментарий, без чего Смута будет выглядеть или пропагандистской ширмой, или набором хаотичных действий. Один такой ключевой фактор – польская интервенция и все, что с ней связано, – тщательно разрабатывался той же романовской школой. Конечно, отражение иноземной агрессии – беспроигрышная карта, позволяющая облагородить все что угодно.

Поэтому здесь необходимы уточнения. Речь правильнее вести не о польской, а о польско-украинской интервенции, и не столько по формальным признакам (Украина и Польша составляли тогда единое государство), сколько по причинам глубинных интересов и общности захватнических планов. Подобного взгляда карамзинско-соловьевское направление всегда сторонилось. Дореволюционная историография всячески вымарывала украинский след в событиях той поры, специализируясь на противостоянии исключительно с поляками, ну еще на северо-западе со шведами. Это вполне объяснимо, ведь Украина как «родина-мать» всей России обязана быть святой и непорочной, ее образ нельзя пачкать неблаговидными подозрениями.

Если же отрешиться от забот романовского официоза, то инструментарий Смуты следует дополнить еще одним фактором, который поможет осмыслить реалии той поры.

Понятие «пятая колонна» ранее было абсолютно неприемлемо, поскольку резко противоречило историо-графическому концепту. Из кого она состояла, какие интересы связывали ее с поляками? – подобные вопросы не могли быть даже поставлены в рамках утвердившейся со времен «Нового летописца» схемы. О существовании в московских элитах со времен Василия III пропольской группировки, костяк которой состоял из литовско-украинских выходцев, старались вообще не упоминать. Тем более что властные претензии последних были перечеркнуты опричниной, после чего последовали четыре десятилетия прозябания на задворках власти. Самостоятельно вернуть утраченные позиции, не говоря уже о большем, не представлялось возможным. Реванш мог осуществиться лишь с помощью внешней силы, т. е. Польши, где также с вожделением смотрели на огромные ресурсы Московии. Превратить ее в сырьевой придаток Европы – вот та цель, которая объединяла польских магнатов и часть боярства литовско-украинского разлива, осевшего у нас.

Польские интриги

Смерть Федора Иоанновича в 1598 году наглядно показала опору поляков в московских верхах. После кончины царя король Сигизмунд III обратился к московскому боярству с предложением избрать на трон себя, сулил всем шляхетские вольности. Годунову же обещал сохранить положение правителя, как и было при Федоре. Эта откровенность не оставляла сомнений – подобные попытки последуют вновь. На таком фоне расцвет легенды о царевиче Дмитрии нельзя назвать неожиданным. Тем более что идея самозванства в Речи Посполитой уже давно обкаталась в Молдавии. Там на протяжении 1540–1580‑х годов плелись интриги вокруг искателей престола, а на династических аферах специализировалось украинское казачество, у которого подобного рода дела вошли в обычай. Перенесение на московскую почву польско-украинского опыта выглядело вполне логичным. Таким образом, Лжедмитрий I представлял собой совместный продукт Варшавы, запорожско-приднепровского казачества и литовско-украинской «пятой колонны» в московских элитах.

Бежав в 1601 году из монастыря, Григорий Отрепьев вначале объявился в Киеве, затем переехал на Волынь, где успел нахвататься вершков образования. При знакомстве с князьями Вишневецкими он открывает свое великое предназначение, перспективность чего те мгновенно оценили. В свою очередь, они знакомят будущего самозванца со своим родственником – воеводой сандомирским, львовским старостой и сенатором Речи Посполитой Юрием Мнишеком. Молва о спасенном царевиче Дмитрии распространяется повсюду, им интересуется папский нунций Рангони, его желает видеть сам король Сигизмунд III. В марте 1604 года Отрепьева привозят в Краков, где и принимается окончательное решение по московскому походу. Там же он раздал множество самых различных обещаний: от введения римско-католической веры в Московии до женитьбы на дочери Мнишека Марине.

Интересно соотношение войска, собранного для выполнения «святых» целей. В него входили несколько сотен польских гусар, однако основную часть составили украинские казаки числом около пяти тысяч во главе с атаманами Белешко, Кучко и Швейковским. Поэтому когда Ключевский, склонный к художественным характеристикам, писал, что самозванец был «испечен в Польше, а заквашен в Москве», то это не выглядело исторически безупречным. В действительности тот «испечен на Украине», откуда и пришла беда на нашу землю, но, разумеется, акцент на подобное в планы Ключевского не входил.

В преддверии Московии, в городе Путивле, Лжедмитрий пробыл месяца три, его отряды за счет местного приукраинского населения увеличились до 15 тысяч человек, и с ними он двинулся в глубь страны. В каждом селении народ сбегался посмотреть на «чудом спасенного царя». В Туле произошло знаменательное событие – встреча с представителями той самой «пятой колонны», существование которой не желают видеть романовские историки. Туда прибыли трое братьев Шуйских, Ф. И. Милославский, В. В. Голицын, Д. И. Масальский. После встречи с ними Отрепьев в качестве доказательства своего царского происхождения начал демонстрировать усыпанный бриллиантами крест, якобы подаренный ему в детстве Милославским. Кроме бояр в Тулу приехал и еще один весьма любопытный персонаж – Рязанский архиепископ Игнатий. Этот грек, не сумевший возвыситься на родине, поначалу подался в Рим, но быстро понял, что там также многого не достичь. После чего вернулся и уже в качестве представителя Константинопольского патриарха присутствовал на коронации Бориса Годунова в 1598 году.

В Москве тертый грек быстро сориентировался и решил задержаться, выклянчивая место подоходнее; так он оказался на епископской кафедре в Рязани, чем остался очень доволен. Именно Игнатию, первым из церковников публично приветствовавшему новоявленного государя, была доверена роль патриарха вместо преданного Годунову Иова. Интересно, что по мере продвижения Дмитрия к столице шла интенсивная переписка ряда московских бояр с Мнишеком и Вишневецким, просившими поддержать их протеже, от которого будет немало пользы. Но все решилось проще: весть о смерти Годунова деморализовала его сторонников, после чего массовый переход на сторону Лжедмитрия стал фактом. К нему из Москвы прибыли многие, включая даже царскую кухню с прислугой.

Великодушный самозванец

Наконец 20 мая 1605 года вся польско-украинская компания торжественно въехала в Кремль. Московские колокола многочисленных церквей не смолкая звонили весь день, из-за чего, по свидетельству очевидцев, свита Лжедмитрия с непривычки чуть не оглохла. Царь первым делом отправился к гробу Ивана Грозного и погрузился в громкие рыдания. Через некоторое время привезли «мать» – инокиню Марфу (Нагую): сцена с рыданиями повторилась снова. Были возвращены практически все опальные семейства, пострадавшие во время годуновского правления. Особенно трепетное отношение продемонстрировано к семейству Романовых. Филарет из простого монаха возведен в сан Ростовского митрополита, а его 12‑летний сын Михаил – будущий царь – получил чин стольника при дворе Лжедмитрия, что явилось беспрецедентным для того времени. Кроме того, умерших в ходе гонений романовских родственников перевезли в столицу и с почестями перезахоронили.

Государственные заботы отнюдь не составляли главного занятия нового «царя».

Подлинное credo Лжедмитрия I заключалось в беспрестанных гуляниях
Granger Historical Picture Archive⁄Alamy Stock Photo⁄Vostock Photo

Как из рога изобилия посыпались высочайшие милости. Новый царь старался угодить всем: удвоил жалованье сановникам и войску, снизил многие торговые пошлины, запретил всякое мздоимство и наказал судей, выносивших сомнительные решения, объявил, что сам будет принимать челобитные от жалобщиков. Чтобы окончательно прослыть справедливым, заявил о желании подготовить новый Судебник и т. д.

В ответ придворное духовенство во главе с патриархом Игнатием оглашало похвальные слова венценосному, предрекая тому блистательное будущее. Сообщали, как о спасении Иоаннова сына вместе с Москвой ликует и Палестина, где три лампады денно и нощно пылают над гробом Христовым во имя царя Дмитрия. Затем пришел черед венчания на царство, правда, церемония была немного смазана. Московская публика сильно изумилась, когда священное действие завершилось выступлением иезуита Николая Черниковского, приветствовавшего монарха на латинском языке.

Как выяснилось, данное недоразумение оказалось далеко не единственным. Замашки нового царя давали обильную пищу для размышлений. Прежде всего тем, что с языка у него не сходила Польша, перед чьими порядками он откровенно преклонялся. Желая следовать польскому уставу, он решил переименовать Боярскую думу в Сенат, назвал думных мужей сенаторами, увеличив их число за счет духовенства, как это было в сейме. Сам царь регулярно участвовал в заседаниях, обладая определенным даром красноречия, рассказывал о жизни в польских краях, да и в личном плане – в одежде, в прическе и т. д. – подражал ляхам. Иными словами, монаршие склонности не могли не вызвать у людей удивления, перераставшего в более сильные эмоции. Этому способствовало и поселение иезуитов прямо в Кремле с позволением служить латинскую обедню.

В то же время Лжедмитрий иронизировал над московскими обычаями, высмеивал местные суеверия, не хотел креститься перед иконами, не велел благословлять трапезы. Добавим, государственные заботы отнюдь не составляли главного занятия нового царя. Его подлинное credo заключалось в беспрестанных гуляниях: большая часть времени протекала в увеселительных забавах, из-за чего всякий день при дворе казался праздником. Ситуацию усугубляла и непомерная расточительность монарха, сыпавшего деньгами направо и налево. Кто-либо из его музыкантов мог получить жалованье, коего не имели и первые государственные люди. Любя роскошь и великолепие, он приобретал и заказывал драгоценные вещи. Особенно поражает описание царского трона, вылитого из чистого золота, обвешанного алмазными и жемчужными кистями.

Очутившись в такой обстановке, Лжедмитрий серьезно переменился, уверовав в свое божественное предназначение. Это быстро проявилось в забвении тех обещаний, кои он обильно раздавал в Кракове. Изменившийся настрой нового самодержца сполна ощутили иезуиты. При всем внешнем уважении к ним он явно не торопился обращать «свою» державу в католическую веру. В подобном мероприятии, сулившем очевидные проблемы, для него уже не виделось острой необходимости. Так что восклицание папского нунция в Польше Рангони – «мы победили!» – оказалось явно поспешным.

Не оправдал высокого доверия

Следующее разочарование постигло Сигизмунда III, рассчитывавшего на немедленную передачу ряда земель. Но, как оказалось, «протеже» раздумал это делать. В качестве компенсации он пообещал королю, исключительно по дружбе, помочь денежной суммой, если такая помощь потребуется. Обмен посольствами для выяснения возникшей проблемы ничего не изменил. Становилось очевидным: Лжедмитрий не желает, чтобы его воспринимали как вассала. Дабы обрести статус равноправного партнера с Мадридом, Веной, Венецией, Парижем, новый монарх активно устремляется в европейскую антитурецкую коалицию и начинает широкомасштабную мобилизацию сил на южном направлении. От окружающих он требует впредь именовать его не просто царем, а «непобедимым цезарем».

Боевые действия против Крымского ханства – пожалуй, единственное начинание за кратковременное царствование, которое дошло до стадии реализации. Если, конечно, не считать женитьбы на Марине Мнишек. К последнему делу Лжедмитрий проявлял действительно неугасимый интерес, с нетерпением ожидая невесту, чей отец медлил, беспрестанно требуя с нареченного зятя денег. Наконец в апреле 1606 года будущие родственники с делегацией панов, шляхтичей числом около двух тысяч въехали в Москву. Их принято считать исключительно поляками, что на самом деле не так.

Среди прибывших было много православных с Украины, как, например, те же князья Вишневецкие. Но московские люди с трудом могли признать в них единоверцев из-за разности обычаев и языка. Приезжие погрузились в череду пиров, где молодая красовалась в польской одежде, а жених – в гусарском платье. 8 мая Марину предварительно короновали царицею, а затем последовало бракосочетание. Получалось, что в торжественных церемониях фактически участвовала иноверка, поскольку о ее отречении от латинства никто не объявлял. Тем не менее невеста целовала иконы и была провозглашена патриархом Игнатием благоверной царицей.

Увлекшись свадебными хлопотами, Лжедмитрий не замечал сгущавшихся вокруг него туч. А именно: охлаждения с «пятой колонной», которая не разделяла легкомысленного отношения «новоявленного» к польскому королю. В Москве были прекрасно осведомлены о том, что новый монарх утратил расположение Сигизмунда III. У того даже возникли неприятности в сейме: там открыто говорили о бесперспективности использования для политических целей подозрительных типов и предлагали делать ставку на статусных персон, хотя бы Шуйского. В этой ситуации московское боярство решило избавиться от «непобедимого цезаря».

Забурлило…

В середине мая 1606 года Шуйские, Милославские, Голицыны, Куракины и другие инициировали бунт низов, недовольных польско-украинским своеволием. В результате Лжедмитрий был убит, после чего начался погром приезжих, в ходе которого растерзано около тысячи человек. Пострадали даже те из местных, кто в угоду самозванцу носил польскую одежду. Добавим, «пятая колонна» всячески спасала знатных поляков и украинцев от расправы, в том числе семью Мнишек. Через несколько дней на Красной площади при скоплении народа в цари «выкрикнули» Василия Шуйского. От проведения Земского собора, чей созыв потребовал бы времени, решили отказаться. Не затягивая, провели венчание на царство, предварительно отправив в монастырь патриарха Игнатия, само присутствие которого раздражало людей.

Царь Василий поспешил отменить нововведения Лжедмитрия, восстановил в прежнем виде Думу, удалил наиболее одиозных личностей. Хотя, конечно же, этого было недостаточно для установления спокойствия. В течение года страна имела четвертого самодержца (Бориса Годунова, его сына Федора, самозванца и теперь Шуйского), пережила два цареубийства, так что надеяться на общее согласие не приходилось. Не помогла и транспортировка из Углича тела погибшего в 1691 году царевича Дмитрия, чтобы покончить с этой опасной легендой. Инокиня Марфа – мать царевича – молила простить ей грех признания самозванца, совершенный под угрозами физической расправы. После погрома последовали и непростые объяснения с польскими послами по поводу растерзанных в ходе погрома поляков.

Но главное, от единства в «пятой колонне» теперь не осталось и следа: воцарение Шуйского удовлетворило там далеко не всех. Помимо этого, особое недовольство проявили южные области, приграничные с Украиной: убиенный «царь» успел освободить от уплаты каких-либо налогов Путивль и близлежащие города. Представители тех мест даже покинули Москву, отказавшись целовать крест «Шубнику». В такой атмосфере появление нового самозванца являлось делом времени.

Следующая самозванческая инициатива стала также плодом интриг польско-украинских кругов и части расколовшейся «пятой колонны». Авторство принадлежало близкому к Лжедмитрию I Григорию Шаховскому, удаленному на воеводство в приукраинский Путивль, и другому опальному – воеводе Андрею Телятевскому. Они объявили о спасении истинного государя, в роли которого поначалу выступил некий Михаил Молчанов, обитавший в Литве и в том же Путивле. Мало кого смущало, что очередной претендент на московский престол оказался совсем не похож на первого Лжедмитрия.

Не совсем крестьянская война

В Путивле, как и годом ранее, начала концентрироваться публика, жаждавшая броска на Московию. С той лишь разницей, что теперь на первый план выходили не династические цели, а откровенный, ничем не прикрытый грабеж населения.

Впоследствии этот грабительский порыв выставят в качестве крестьянской войны под предводительством Ивана Болотникова. Особенной любовью она пользовалась у советских историков, считавших ее наиболее грандиозной, поскольку народным массам, в отличие от восстаний Разина и Пугачева, удалось осуществить поход на столицу.

Однако в действительности это была не столько крестьянская война, сколько прямая украинская агрессия на нашу землю. Польский элемент участвовал на этот раз весьма ограниченно, поскольку, обжегшись с самозванцем, Сигизмунд III не желал ввязываться в аналогичные авантюры. К тому же у короля и части сейма возник конфликт, переросший в вооруженные столкновения. Занятому выяснением внутренних отношений польскому воинству на время было не до чего. Зато наши украинские «братья» теперь, как говорится, отвели душу. Заметим, население Московии весьма смутно представляло себе этот «родственный» контингент; с начала ХIII века прошло немало времени. Отдельные его представители мелькали только в элитах и широким народным слоям практически не были известны.

Первый контакт с «братским» народом состоялся при Лжедмитрии I, но это носило еще поверхностный характер. Настоящее же «знакомство» произошло во время агрессии, предусмотрительно затем замаскированной под крестьянскую войну. Напомним, сам Болотников – личность довольно темная: несколько лет находился в плену у турок, был освобожден венецианцами, выучил латынь, прошел военную подготовку, проживал затем в Польше, где и увлекся самозванством. Ключевую роль в его войсках играло запорожское и приднепровское казачество, промышлявшее разбоями. Причем казачьи отряды были организованы по польским образцам.

В рядах «крестьянской армии» находились и многочисленные люди, служившие Романовым. После опалы в 1601 году Годунов распустил их слуг, холопов, запретив принимать последних на службу. Многие ушли в украинскую сторону, где и встали под знамена Болотникова. Впоследствии это сильно смущало патриарха Филарета, приказавшего при подготовке «Нового летописца» с нужной версией Смуты удалить этот факт из текста. И это было совсем не лишнее, учитывая те зверства, грабежи, погромы церквей, которые чинили на своем пути «восставшие». Они открыто заявляли: «идем и примем Москву и потребим живущих в ней и обладаем ею». Григорий Шаховской энергично рассылал указы с призывами «соединяться с Украиной», прикладывал к ним государственную печать, которую прихватил в Кремле при свержении Лжедмитрия I. Любопытно, что новый самозванец не присутствовал в своей армии, где от его имени орудовали военные начальники.

Осенью 1606 года войска Болотникова подошли к столице и начали ее осаду. Новый патриарх Гермоген – бывший Казанский митрополит, сменивший ненавистного Игнатия, – обратился к стране, предавая анафеме мятежников. В его грамотах они характеризовались весьма определенно: «собрались украинских городов воры – казаки, боярские холопы и мужики и побрали себе в головы таких же воров». Жители Москвы прекрасно осознавали, с кем столкнула их судьба, а потому все способные носить оружие «сели в оборону».

Несмотря на большие потери среди защитников Троице-Сергиевой лавры, бандам Тушинского вора

не удалось захватить непокорный монастырь (на фото: картина Василия Верещагина «Осада Троице-Сергиевой лавры»)
Фото: Vasily Vereshchagin⁄Heritage Image Partnership Ltd⁄Alamy Stock Photo⁄Vostock Photo

Явление Тушинского вора

В конце октября 1606 года Болотникова, осадившего Москву, отвлекли хитростью – переговорами о якобы готовящейся сдаче города. Тем временем правительственные силы перегруппировались и нанесли ощутимый удар «восставшим крестьянам». Их ахиллесовой пятой стало отсутствие «царя Дмитрия» при войске и вообще где-либо, что само по себе вызывало подозрение.

Москвичи требовали показать им «царя», в очередной раз чудесно спасенного, но исполнить этого Болотников не мог. Сюда же добавилась и личная вражда вождей в лагере. Некоторые решили принять сторону Шуйского. Характерно, что это были уроженцы Московии типа Прокопия Ляпунова, Истомы Пашкова, присоединившиеся к украинскому воинству в силу различных обстоятельств. Они каялись, получили прощение, став думными дворянами и внеся весомый вклад в разгром Болотникова, после чего тот вынужденно ушел в Калугу. Вскоре украинскую рать вышибли и оттуда: последним ее рубежом стала Тула. Силам Шуйского удалось подтопить город, прежде всего подвалы и погреба, что сразу сказалось на продовольственном снабжении. Последовала капитуляция, Ивана Болотникова пленили и ликвидировали. Победу праздновали так, будто свершилось нечто эпохальное. Уверовав, что все худшее позади, Василий Шуйский 17 января 1608 года женился, твердо намереваясь основать свою династию.

Однако все сложилось иначе. Поняв, что вести боевые действия в отсутствие «царя» весьма неудобно, желающие пограбить нашу землю озаботились этой проблемой. К тому же их ряды теперь пополнились поляками: потерпевшие поражение в конфликте с королем спасались от наказаний, победившие искали применение силам. Между тем Сигизмунд III, одержав верх во внутренних передрягах, вновь подтвердил отказ от участия в подобных предприятиях. А потому «династические» заботы легли на плечи тех, кто рвался в бой. Они подыскали нового претендента, и с октября 1607 года разнеслась весть: в Московию идет сам «царь». В его окружении главную роль играли поляк Ружинский и казак из Тернополя Заруцкий, взявшие на себя организацию войска.

Новый кандидат на царство отличался заметной для окружающих неуверенностью в себе:

он явно не сиживал на московском золотом троне с алмазными и жемчужными кистями
Granger Historical Picture Archive⁄Alamy Stock Photo⁄Vostock Photo

Долгожданное появление «царя Дмитрия» всколыхнуло Украину: в его стан слетелось около 15–20 тыс. человек. Среди них солировали А. Лисовский и Ян Сапега (родной брат польского канцлера), которые жаждали грабежей и разбоев московских уездов. Вся эта рать двинулась по проторенному Лжедмитрием I и Болотниковым маршруту – с Украины на Москву. И на этот раз «благодетель» щедро обещал участникам «великое жалованье, чего у вас и на разуме нет».

Кто же принял на себя роль вновь спасенного царевича Дмитрия, доподлинно неизвестно. Это был уже не Молчанов, но и точно не тот, кого в мае 1606 года убили в Москве. Новый кандидат на царство отличался заметной для окружающих неуверенностью в себе: он явно не сиживал на московском золотом троне с алмазными и жемчужными кистями. К тому же он не столько возглавлял события, сколько следовал за ними. Его личность не была окружена почетом, как предыдущего «венценосца».

Однако надежды на легкую победу не оправдались: Шуйский сумел организовать оборону, затянулась позиционная борьба. Штурмовать столицу польско-украинское воинство не решилось, а разбило лагерь недалеко от Москвы, у Тушино на реке Сходня, из-за чего за Лжедмитрием II закрепилось прозвище Тушинский вор. Отсюда начались рейды во все концы страны, «воровские» отряды буквально рыскали по богатым областям, крестьянство подвергалось террору. Некоторые города сами «целовали крест Дмитрию», другие вынужденно подчинялись. Набегам подверглись Переславль-Залесский, Ростов, Ярославль, Вологда, Тотьма, Кострома и др.

Особенно памятной стала осада знаменитого Троице-Сергиева монастыря – весьма укрепленного, с каменными башнями и двумя с половиной тысячами оборонявшихся. Его осадили Сапега и Лисовский с запорожскими казаками, они беспрестанно палили из орудий по мощным стенам. Как писали очевидцы, ядра попадали в Троицкий собор даже во время праздничных служб. Оборонявшиеся понесли большие потери. Все окружавшие монастырь деревни и слободы были сожжены дотла.

Несмотря на все усилия, агрессоры так и не сумели сокрушить обитель и не сломили духа ее защитников. Другим центрам повезло меньше, как, например, городу Ростову, где ворвавшиеся «тушинцы» вырезали около двух тысяч жителей, разграбив имущество. Полк Щучинского разорил Даниловский монастырь, дикими расправами над мирным населением прославились атаманы Заруцкий, Наливайко, Будила. Причем в самом тушинском лагере даже не пытались координировать разбои, что иногда приводило к недоразумениям между предводителями отрядов.

Тем временем в Тушино начали концентрироваться представители боярства, которые проявили себя во всей красе. К Лжедмитрию перебежали Д. Трубецкой, Д. Черкасский, Сицкие, Салтыковы, а возглавил эту компанию возведенный в ранг патриарха Филарет (Романов). Последний объединил вокруг себя мятежную аристократию и образовал нечто подобное Боярской думе. В элитах предательство становилось обыденностью. Многие знатные семьи уговаривались между собой, кому оставаться в Москве, кто едет в Тушино, чтобы пользоваться выгодами той и другой стороны. Однако дело не ограничивалось лишь изменами, последовали попытки убийства царя. Было раскрыто несколько заговоров, а зачинщики казнены. Правительственная власть таяла на глазах, а страна погрузилась в хаос.

Ну куда без поляков?

Пытаясь выправить ситуацию, Шуйский вступил в переговоры с Сигизмундом III об отзыве польских подданных из лагеря мятежников. В итоге заключили мир на четыре года на условиях: не помогать врагам друг друга, обменяться пленными, впредь самозванцам не верить, не признавать Тушинского вора. Шуйский, со своей стороны, отпустил из Москвы ляхов, удерживаемых со времени свержения Лжедмитрия I, включая Марину Мнишек, коей запрещено называться государыней. На деле все вышло совсем иначе. Практически никто из поляков не отреагировал на соглашение – оно осталось для них пустой бумажкой, а освобожденная Марина Мнишек оказалась в лагере у нового самозванца, где неплохо справилась с ролью «законной» супруги Лжедмитрия II.

Шуйский все яснее понимал, что совладать с агрессорами собственными силами уже нереально, и решил прибегнуть к помощи шведского короля. Это выглядело вполне логичным, так как Польша уже несколько лет находилась в состоянии войны со Швецией; последняя никак не могла допустить усиления своего давнего противника. Шведы располагали тогда подготовленной армией, чье вмешательство в боевые действия выглядело весомо. В Россию направлялся восьмитысячный корпус, составленный преимущественно из наемников, коих фактически передавали нам на содержание. Однако за эту помощь, которая, по сути, ничего не стоила, пришлось расплачиваться территорией, а именно: уступить Карелу (ныне Петрозаводск) с уездом. В свою очередь, союз со шведами дал отменный повод Сигизмунду III для открытой интервенции, от чего Шуйский тщетно надеялся прикрыться вышеуказанным договором.

Очень любопытно, какие доводы использовали для прямого вторжения поляки. Они апеллировали к Киевской Руси, чью карту с ХVI века разыгрывала Москва, обосновывая права на литовско-украинские земли. Теперь же ей напомнили эпизод из прошлого, когда на киевский княжеский престол Изяслава – сына Ярослава Мудрого – посадил польский король Болеслав. Получалось, раз московские князья действительно происходят от киевских, то, значит, они являются вассалами польских королей. Теперь же род вассалов пресекся и права на московские владения перешли к Польше, которая вольна распорядиться ими по своему усмотрению.

В Москву Василий Шуйский въехал с большой помпой, правда, ненадолго (на фото: картина Вячеслава Шварца «Въезд Шуйского и де Ла Гарди в Москву»)
Vyacheslav Schwarz⁄Culture-Images⁄Lebrecht⁄Vostock Photo

Особо подчеркнем: этот аргумент Сигизмунд III адресовал исключительно элите, т. е. тем, кто хорошо понимал, о чем идет речь. К народам же Московии король обратился с другим воззванием: дескать, узнав о беде соседей, он идет как спаситель – остановить войну, водворить мир и спокойствие. Очевидно, король, в отличие от романовских историков ХIХ–ХХ веков, полностью отдавал себе отчет, что население огромной страны ни о какой Киевской Руси понятия не имеет и все эти родословные – достояние узкой прослойки в верхах. Перед нами наглядный пример того, как создавались исторические конструкции, замешанные исключительно на прагматике.

Появление польских войск на территории страны резко изменило расстановку сил. Кроме понятного неудовольствия шведов, возмущение охватило «тушинский лагерь», т. е. поляков и украинцев из Речи Посполитой. Здесь завопили о том, что король хочет украсть у них заслуженное и воспользоваться выгодами, которые они приобрели своей кровью. Решили ни в какие переговоры с королевскими послами не вступать, продолжая свое дело, т. е. грабежи и разбои. Зато «тушинские бояре» во главе с Филаретом отреагировали иначе: они сразу же начали контактировать с Сигизмундом III, быстро предложив вариант для взаимодействия. Покончить с неуправляемым хаосом и избавиться от Шуйского предлагалось призванием на московское царство сына короля – Владислава. Были выработаны условия из 18 пунктов, где оговаривались территориальная целостность, незыблемость православной веры, обязанность советоваться с Боярской думой и т. д.

Перед нами не просто компромиссный документ, а воплощение давних чаяний «пятой колонны», вынашиваемых еще в ХVI столетии. Однако дореволюционный официоз воспринимал это иначе. Более либеральные круги видели в польско-боярском соглашении, копирующем порядки Речи Посполитой, некий прообраз первой отечественной конституции, что являлось плодом воображения. Монархисты же усматривали в нем твердое отстаивание «национально-охранительных» начал. Позабыв, что требование о целостности страны при владычестве королевича оборачивалось пустой формальностью. Забота же о незыблемости православной веры была не более чем фикцией; спустя несколько десятилетий Романовы с соратниками во всей красе продемонстрируют эту «заботу о незыблемости».

Польские «гости» в Кремле

Посольство во главе с Салтыковым и Андроновым в начале 1610 года посетило Сигизмунда III, достигнув взаимопонимания. Королевские отряды двинулись на Москву: Шуйский, чья персона вызывала уже всеобщее раздражение, был не в состоянии дать отпор. В этой обстановке «пятой колонне» не составило большого труда низложить деморализованного царя. 17 июля 1610 года его «свели» из дворца и постригли в монахи, заточив в Чудов монастырь. Власть, если о таковой вообще можно говорить применительно к данной ситуации, перешла к так называемой Семибоярщине.

Ее обязанностью объявлен созыв Земского собора для избрания нового монарха. Одновременно к Москве подошло 25‑тысячное польское войско, выглядевшее предпочтительнее полубандитских отрядов Лжедмитрия II. Позиции же последнего оказались подорваны: его «рати» разбегались, даже несмотря на то, что тот отверг предложение гетмана Жолкевского признать себя вассалом Сигизмунда III. Путь несостоявшегося царя прервался под Калугой, где он погиб от рук татар. Тем самым все препятствия были устранены: сотрудничеству «пятой колонны» и короля ничего не мешало.

Польские отряды, вошедшие в Кремль, озаботились государственным обустройством страны, начав с введения комендантского часа для жителей города. По-хозяйски приступили к печатанию денег с изображением Владислава Жигимонтовича. Снова затащили в патриархи Игнатия – любимца Лжедмитрия I, поскольку на Гермогена рассчитывать не могли. Кроме того, у себя поляки устроили триумф по образцу римских императоров. Сигизмунд торжественно въезжал в Вильно, где его чествовали как победителя Московии. За ним в коляске следовал низложенный царь Василий Шуйский с братьями, специально вывезенными для унижения из Москвы. Причем шляхта намеревалась растерзать их за погибших в ходе свержения Лжедмитрия I сородичей; великодушный король не дал свершиться расправе.

Вместе с тем разношерстные сторонники Лжедмитрия II не желали мириться с возникающей реальностью и стремились продолжить борьбу за место под солнцем. Так родилось первое ополчение, выступившее против польско-боярской власти, где первую скрипку играл начальник гарнизона А. Гонсевский. В противовес им образовался «Совет всей земли», также требовавший собора и избрания на нем царя. Не будет ошибкой сказать, что за броским названием скрывались преимущественно те же, кто ранее осел в Тушино. Теперь их возглавлял триумвират Заруцкий–Трубецкой–Ляпунов. Причем последний явно выглядел белой вороной в этой украинско-польской компании, продержался там недолго и был зарезан казаками.

На истинное лицо «народного ополчения» проливает свет такой эпизод: в это время из Казани доставили список иконы Казанской Божьей Матери, высоко чтимый населением. Икону возили по стране, молясь о прекращении Смуты. Когда ее привезли в Подмосковье и жители вышли к святыне, то прискакавшие с Заруцким казаки даже не спешились. Вдобавок они начали насмехаться над верующими и оскорблять их, возникла стычка, которую с трудом погасили. Здесь уместно спросить: насколько вера этих украинских хлопцев была совместима с нашей? Романовские историки ответа не дают, потому как никаких вопросов у них по этому поводу не возникает.

Распалось это «православное ополчение» из-за того, что Заруцкий, к которому после гибели Лжедмитрия II перешла Мария Мнишек, выдвинул очередную идею самозванства – на сей раз с сыном Марины Иваном Дмитриевичем, родившимся в Калуге в конце 1610 года. Понравилось это немногим, и «Совет всей земли» посыпался. Часть его членов склонялась к объявившемуся в Пскове Лжедмитрию III, но тот так же быстро исчез на горизонте истории, как и появился.

Народ устал безмолвствовать

Тем временем события в России развивались по своей внутренней логике. Как известно, в Поволжье в сентябре 1611 года сформировалось второе ополчение, в отличие от первого (украинско-польского), его можно с полным правом называть народным. Здесь следует отметить, что на самом деле реакция населения на Смуту проявилась раньше, еще до составления отрядов по призыву нижегородского человека Козьмы Минина. Уже с конца 1608 года земские силы Верхнего и Среднего Поволжья начали оказывать активное сопротивление Лжедмитрию II; в борьбу включились местное дворянство, крестьяне и посадский люд.

Настоящее восстановление страны началось после того, как народ стал собираться в ополчение

(на фото: картина Константина Маковского «Воззвание Минина к нижегородцам»)
Константин Маковский

Документы сохранили имена тех, кто встал на защиту родины от незваного украинско-польского воинства. Среди них – исключительно русские фамилии, а вожаком стал второй воевода Нижнего Новгорода Андрей Алябьев. Просто его соединения не получили всероссийской известности, поскольку действовали преимущественно на местном уровне, защищая свои города и деревни от разграбления. Перед нами свидетельство того, что центр противостояния захватчикам неизменно находился на Волге. Именно она выступила в роли «матери городов российских» – матери, спасающей в труднейший период жизни.
Ополчение образца 1611 года было уже намного сильнее, и его влияние распространяется на Суздаль, Пошехонье, Углич, Ростов, а также на большую часть других городов центра страны. С начала весны 1612 года оно базируется в Ярославле, где ключевую роль играет князь Дмитрий Пожарский, чья яркая личность недооценена до сих пор. Его популярность среди населения была чрезвычайно высока. Не случайно казаки даже предпринимали попытку убийства Пожарского. В Ярославле образовались органы власти – приказы. Примечательно, что среди тех, кто возглавлял эти управленческие структуры, мы также не находим ни одной украинской или польской фамилии. Тогда как в тушинском лагере наблюдалась ситуация с точностью до наоборот.

Ярославские приказы вели дипломатическую переписку, чеканили свою монету, т. е. начали выполнять государственные функции. Родовой герб Пожарского – два рыкающих льва – утвердили в качестве официального символа движения. Здесь с большим почетом встретили икону Казанской Божьей Матери, ту самую, над которой насмехалась тушинская публика. Духовную власть представлял бывший Ростовский митрополит Кирилл, смещенный с кафедры Лжедмитрием I, чтобы усадить туда Филарета, которого в ополчении никто ни митрополитом, ни патриархом не считал.

Собранное Пожарским войско теснило казачьи банды, а в конце августа 1612 года состоялась знаменитая битва под Москвой, где королевские отряды потерпели сокрушительное поражение. Такой неожиданный поворот событий буквально привел в ступор «пятую колонну», сидевшую в Кремле вкупе с поляками. Кстати, там же находился юный Михаил Романов, в числе других «радетелей за нашу землю» целовавший крест королевичу Владиславу. Его папа в это время отбыл с «великим посольством» к Сигизмунду III утрясать детали по сдаче страны.

Остававшийся в Кремле польский гарнизон был выбит оттуда 22 октября 1612 года. В штурме приняли участие куски «первого ополчения»: у этих «тушинских» вояк были свои счеты с королевскими отрядами. Весть о случившемся, о созыве Земского собора и о нежелании многих видеть своим царем Владислава потрясла польского короля, который почувствовал себя обманутым. Очевидно, что инициатива стремительно уходила из его рук.

Теперь судьба страны решалась представителями второго ополчения. На чьей стороне выступит «пятая колонна», было достаточно предсказуемо. Эта полонизированная элита не могла быть с народом, поскольку люди Московии всегда оставались для нее чужими, поэтому, видя, что произошло с королевскими войсками, эти «патриоты» вновь развернулись к украинско-польскому сброду. С помощью него надеялись нейтрализовать людей типа Минина и Пожарского, с которыми им было явно не по пути. Те желали строить могучую державу, а украинско-польский контингент мечтал соорудить на нашей земле, по сути, колониальный режим, превратив население в «дойную корову» для себя и своих отпрысков.

Как «продавили» кандидатуру Романова

В феврале 1613 года состоялся Земский собор, избравший Михаила Романова на царский престол. Считается, что в нем участвовало 700–800 человек, хотя подписей под грамотой об избрании – только 235–238. К тому же, как выяснила источниковедческая экспертиза, имеющиеся подписи ставились не сразу, а собирались довольно длительное время. Как известно, претендентами на царствование были королевич Владислав, шведский королевич Карл-Филип, сын Марины Мнишек, бояре Трубецкой, Черкасский, Голицын, а также Дмитрий Пожарский. Причем избрание последнего, учитывая его роль в событиях минувших двух лет, выглядело наиболее естественным. Однако маститые дореволюционные историки уверяют: тот сам отказался, сославшись на свою неподготовленность к такому делу. Вероятно, нам предлагают поверить, что 16‑летний юноша оказался гораздо более подготовленным.

Бывшие «тушинцы» фактически обеспечили избрание Михаила, поэтому фраза,

что романовская династия вылетела из лагеря Тушинского вора, наиболее точно отражает ту реальность
Heritage Image Partnership Ltd⁄Alamy Stock Photo⁄Vostock Photo

Уход в тень Пожарского произошел не по доброй воле, а через оказываемое на него давление. Главным действующим лицом собора и околособорной жизни стало все то же украинское казачество. В разных частях Подмосковья бродило, по разным оценкам, от 10 до 40 тысяч подобной публики. Даже в Москве за Яузой возник целый городок, именуемый Казачьей слободой.
Участники второго ополчения, составленного из местных людей, после окончания боевых действий с поляками к зиме 1612–1613 годов разъехались по своим городам и деревням. Тогда как бывшим «тушинцам» – главным образом пришлым украинцам – идти, по большому счету, было некуда. Они заявились сюда не обрабатывать землю, не поднимать мануфактуры, а грабить и властвовать. Кто обеспечит им это на постоянной основе, тому они проложат дорогу к трону. В этом смысле такой кандидат, как Пожарский, не мог пользоваться у них симпатиями.

Поэтому украинское казачество с польской прожилкой решило вмешаться в ход Земского собора. Их тревожило, что участники собираются узнать мнение областей и земель относительно того или иного претендента. Упреждая события, более 500 подобных лиц вломились к Крутицкому митрополиту Ионе, потребовав ускорить избрание царя.

Затем они ворвались в Кремль с воплями: «Михаила на царство!», взывая при этом к авторитету его отца Филарета. Согласие Пожарского на такой исход собора было вырвано несколькими сотнями казаков после осады двора, где тот проживал в Москве.

Бывшие «тушинцы» фактически обеспечили избрание Михаила, поэтому фраза, что романовская династия вылетела из украинско-польского лагеря Тушинского вора, наиболее точно отражает ту реальность.

• • 100
  • 1
  • 2
  • 3
  • 4
  • 5