Дмитрий СКВОРЦОВ

«В интересах римского папы…» 

После празднования памяти славянских просветителей Кирилла и Мефодия Церковь отмечает память Карпаторусских святых. К ним причислены не только жертвы польско-австрийского геноцида русинов в Галиции накануне Первой мировой и в военные годы, праведники, прошедшие через Мармарошские процессы, и узники фашистских концлагерей, устроенных гитлеровским диктатором Подкарпатской Руси, Героем Украины, униатом Августином Волошиным. Исповедничество своей православной веры подкарпатские русины вынуждены были проявлять и в мирный чехословацкий период.

Чехословакия как государство возникла по итогам Первой мировой войны. По Сен-Жерменскому мирному договору (10.09.1919) Австро-Венгрия была разделена странами-победительницами и Австрией. Договором предусматривалась «автономная территорию Русин к югу от Карпат» в составе «Чехословацкого Государства». В Сен-Жермене был подписан и отдельный договор держав-победительниц с Чехословакией. Последняя обязалась «образовать на территории русин к югу от Карпат… автономную единицу» с «наибольшей степенью самоуправления, совместимую с понятием единства чехословацкого государства». Это предусматривало «особый сейм» с «законодательными правами во всех вопросах, касающихся языка, школы и религии, в области самоуправления и в других вопросах…».

Русины пребывали в воодушевлении. Приход за приходом осуществлял свободный выбор вероисповедания. «Не было никаких насилий, никаких беспорядков, – свидетельствовал видный общественный и политический деятель Подкарпатской Руси А.Ю. Геровский. – Униатские священники уходили добровольно. Люди говорили им: “Отче, вы знаете, что мы не паписты. Если вы “папиш” (папист), то вы не наш. Вы можете оставаться в нашем селе, но в нашей церкви вы служить уже не будете. Мы себе достанем нашего православного священника”».

 Алексей Геровский – внук выдающегося деятеля Карпатской Руси Адольфа Добрянского

Да и власти в первое время создавали видимость готовности действовать в русле Сен-Жерменского договора. Доктор Геровский вспоминал, как решался «спорный вопрос принадлежности храма» в Рахово. «Я привез с собою архимандрита Алексия Кабалюка, который в то время возглавлял православные приходы в Карпатской Руси. Перед церковью был поставлен стол, за столом поместился представитель чехословацкого правительства, а с боку стояли несколько жандармов. Собрались человек шестьсот гуцулов, русских горцев, одних мужчин, без женщин. Я объяснил им, что приехал представитель правительства, который хочет знать, кто они такие: униаты, паписты (“папиши”) или же православные. “Вас будут вызывать по одному, и вы говорите, – сказал я им – чем вы себя считаете”… Один за другим гуцулы объявляли себя православными. После того, как уже было записано человек сто, не оказалось ни одного униата. Тогда представитель правительства обратился ко мне с вопросом. “Ну, смотрите, сколько здесь народа. Мы весь день будем сидеть, чтобы всех переписать”. Я ему сказал, что можно сделать гораздо проще. Надо спросить, кто из них униат, кто признает папу. Вот тех, кто униат, и запишите. И на этом дело кончится. Чиновник сразу согласился и вызвал униатов. Их оказалось человек не то пять, не то шесть. Тогда вдруг раздался крик со всех сторон: “Церковь наша, церковь наша, церковь православная, тут униатов нет”… После этого кто-то крикнул: “Идем к попу, пусть он нам даст ключ от церкви, ибо церковь наша”. И вот группа гуцулов бросилась вниз к униатскому священнику, который видя, что к нему бегут люди, бросил ключ в снег. Снег был глубокий, его затоптали и ключ найти не могли. Тогда откуда-то принесли лом, сломали дверь церкви, пригласили из соседнего дома архимандрита Алексия и началось богослужение.

 Преподобный Алексий (Кабалюк)

Церковь была мигом заполнена народом, появились и женщины. Собралось столько народа, что все не могли поместиться в церкви. Хотя был мороз, люди стояли на каменных плитах на коленях, многие из них плакали. Незабываемое впечатление произвел на меня и на всех один гуцул, который стоял впереди на коленях, усиленно бил челом поклоны и плакал. Когда кончилось богослужение, народ обступил его и многие спрашивали: “Что это случилось с тобой... Ведь ты нам всегда говорил, что ты в Бога не веришь, и в церковь ты не хотел ходить. Как это ты теперь вдруг стал на колени, бил поклоны и плакал...” На это он ответил: “Теперь церковь наша. Раньше это не была наша церковь. Когда во время войны наш униатский поп приказывал мне звонить, то он всегда говорил: – “Иди, иди, Иване, позвони этим медведям. Мы для них были медведи... а теперь церковь наша”.

 

Эта церковь оставалась в православных руках целый год. В конце года, под давлением римокатолической клерикальной партии в Праге, эту церковь чешские жандармы отняли от православных и передали опять униатскому попу.

Через некоторое время произошел другой случай, еще более показательный. Глава чешской администрации в Севлюше передал впоследствии церковь в селении Керецки местному православному населению, установив факт, что во всем приходе нет ни одного униата и что униатами считают себя только священник, дьяк и сельский писарь, которые вдобавок, все были пришлые. Православная церковь оставалась в руках местного населения, как мне помнится, только около года. Вдруг в одно воскресенье, во время богослужения, появились чешские жандармы, вошли в церковь и приказали всем выйти из церкви. Шло богослужение, и священник находился в алтаре. Жандармы вошли через царские врата внутрь, схватили священника за ризы и выволокли его на улицу. Затем начали бить прикладами народ и выгнали всех из церкви. При этом одного из прихожан, по фамилии Марфинец, которого я лично знал, ранили тяжело штыком, так что он, лежа на земле перед церковью, умер. Среди молящихся находилась его жена с детьми. Жандармы не подпустили их к умиравшему».

Уже после Второй мировой войны Милан Годжи (министр образования Чехословакии в 1920-х гг. а затем министр иностранных дел и премьер-президент ЧСР) признавался, что таким образом «хотели показать православному русскому населению, что оно совершенно беззащитно».

«Вскоре чешское правительство начало отнимать у православных церкви даже в селениях, где не было ни единого униата, – возвращает нас Геровский в начало 1920-х. – Делалось это без суда и даже без какого-либо административного производства и без предупреждения прихожан. В селения присылали пятьдесят, сто или даже двести жандармов и кузнеца. Они закрывали церковь, вешали новые замки и объявляли народу, что церковь принадлежит не им, а униатскому епископу. Бывали случаи, когда церкви отнимали в воскресение во время богослужений. При этом молящихся били прикладами, кололи штыками и даже стреляли в людей. Таким образом чехи отняли у православных церкви даже и в таких селах, где не было ни одного униата и где даже мадьярское правительство признало, что церковь православная и где у людей были соответствующие бумаги, выданные мадьярским правительством».

Однако отобранные у православных храмы уния должна была на что-то содержать. А народ отказывался идти в осквернённые еретическим обрядом церкви. «Подавляющее большинство русского населения считало себя православным и ненавидело и презирало папистов (“папишей”), – читаем у того же Геровского. – Слово “папиш” считалось у русских самым оскорбительным ругательством». Поэтому с 1923 по 1927 год уния получила от чешского правительства более 25 млн. крон (тогда как Православная Церковь – ни кроны. Лишь в 1928 году, когда Сербия публично пристыдила Чехию, Православная Церковь впервые получила 35 тысяч субсидии – в 236 раз меньше, чем получили в тот год униаты! В следующем году последние получили 11 миллионов 680 тыс. крон, тогда как православные – 38 тыс.).

«Вследствие таких насилий, приходы оставались без церкви, а православные священники без домов, – описывал Алексей Юлианович последствия перевода храмов в унию. – Людям негде было молиться, а священникам негде было жить. Чехи отнимали у православных вообще все недвижимое церковное имущество, поля и церковные школы. Таким образом чехи спасали унию и старались остановить православное движение».

Переход чешской власти к террору заставил в 1925 году синод Сербской Православной Церкви (под чью юрисдикцию попадали приходы в Подкарпатской Руси) направить министру иностранных дел Сербии Меморандум о Православной Церкви в Карпатской Руси.

«Господин Министр! – говорилось в меморандуме. – Насильно отнимаются храмы у православных, при этом применяются и штыки. Почти никогда подобное не обходится без раненых и убитых… Запрещается преподавание Закона Божия и в тех школах, где все население даже мадьярским правительством считалось православным и где и сами чехи не запрещали его до 1923 года. Не признаются браки совершенные православными священниками. Детей православных родителей, крещенных православными священниками, гражданские власти вносят в метрическую запись униатами.

Новейшим средством этого неслыханного насилия является закон, которым вычеркиваются православные праздники и вводятся римокатолические, невзирая на то, что в этом крае, согласно официальной статистике, римокатолики составляют меньше 10 процентов населения».

Для недобитых ещё православных общин чешское правительство сочинило новый типовой устав, переводивший их под куда более сговорчивый Константинопольский патриархат (тот вторгся на каноническую территорию Сербской церкви). Это было и вмешательство государства в дела Церкви, и нарушение автономных прав русинов, обеспеченных им Сен-Жерменским договором. «Устав» этот был напечатан в Праге в правительственной типографии на двух языках: чешском и… украинском, но не нашлось ни одной общины, которая бы его приняла.

Насильственная униатизация была инструментом дерусификации по польско-австрийским лекалам (а нет русских – отпадает и надобность в Подкарпатской Руси). Геровский называет ещё одну причину «денационализации русского народа» через униатизацию: «Сам президент Масарик и его правая рука Бенеш не придерживались никакого вероисповедания. Они были атеисты… Но… оба боялись Рима. Нагайка, которую над ними держал Рим, была чешская римокатолическая клерикальная партия “Лидова Страна”, во главе которой стоял латинский монсиньор Шрамек, член парламента и министр в каждом чехословацком правительстве. Партия эта имела в чешском парламенте всегда более двадцати членов. К тому же в чешском парламенте была еще и словацкая римокатолическая клерикальная партия… Шрамек поддерживал Масарика и Бенеша при условии, что правительство будет преследовать православную церковь и что Карпатской Руси не будет предоставлена автономия. Рим прекрасно знал, что… в автономной Карпатской Руси была бы свобода для всех вероисповеданий и это означало бы конец унии, которая была насаждена насилием и держалась только благодаря насилию со стороны чужих правительств».

В начале 1938 г. премьер-министр Годжа предложил министерскому совету предоставить всё же Карпатской Руси автономию согласно Сен-Жерменскому договору. Однако Шрамек наложил “вето” (партии правительственной коалиции имели право вето при решении политических вопросов). «Так Рим через монсеньора Шрамка не допустил осуществления автономии, не допустил, чтобы наш народ был свободен, не допустил по той причине, чтобы спасти унию в интересах римского папы», – писал Геровский.

Только осенью, ввиду угрозы полной немецкой оккупации, Прага принялась спешно завоевывать лояльность своих граждан-русинов. Да так спешно, что сначала объявила автономию Подкарпатской Руси, утвердив 11 октября 1938 года её правительство, и лишь спустя полтора месяца приняла соответствующий конституционный закон.

Автономия стала для подкарпатских русинов наградой за верность Православию, за яростное сопротивление насильственной украинизации в чехословацкий период. Об этом – в следующей статье нашего русинского цикла.

(Продолжение следует)

Источник - Фонд Стратегической Культуры .

• • 80
  • 1
  • 2
  • 3
  • 4
  • 5