Недавно известный и популярный сегодня политолог Е. Шульман (на фото), осмысляя современные городские протесты, и стремясь скрыть их деструктивный характер, сделала весьма любопытное обобщение: «город – колыбель цивилизации». Эту мысль, действительно интересную, она повторила много раз на разные лады. Связь городов и цивилизации очевидна, но Шульман наталкивает на другой интереснейший вопрос: о причине и следствии. Город ли колыбель цивилизации? Или же цивилизация – колыбель городов? Этот вопрос волнует всех со времён Шлимана, откопавшего легендарную Трою... Может ли вначале возникнуть город, а потом – цивилизация? Мне кажется, вопрос риторический.

Город создан храмом или угрозой? Его стены изначально защищали святилище - или жителей?

Теоретически можно представить себе, что люди, спасаясь от врагов, построили стены крепости, и спрятались в там. Но практическая психология показывает склонность животных разбегаться в случае угрозы, а не скапливаться. Крепость выступает не столько защитой, сколько ловушкой. Люди могут в неё спрятаться – но ведь они будут там заперты, осаждены. И сколько они смогут там просидеть, спасаясь от обложившего их врага?

Город для защиты ЧЕГО-ТО – это логично. Но город для защиты КОГО-ТО? Тут сложнее. Если КТО-ТО слаб, чтобы нападать – то почему он не убежал, не оторвался от преследования? А напротив, сам забрался в каменный капкан, откуда его так или иначе, но всё равно ведь выкурят, все это понимают… Причём не просто устал от погони и в нору забился, а заранее, много лет, строил свой каменный капкан?

Вообще солидарное сосуществование крупной массы людей – очень и очень проблемное состояние. Мы видим, как под воздействием материальной выгоды (финансового приоритета) распадаются крупные семьи – роды.

И причина разрыва прежде очень тесных кровно-родственных связей очевидна, лежит на поверхности. Человек, завладевший материальным благом, не хочет делить его с ДАЛЬНИМИ родственниками, разрывает единую с ними семью[1], ограждая от них свои активы. Прогрессируя, эта болезнь эгоизма бьёт уже и по БЛИЗКИМ родственникам, ликвидирует даже малую, т.н. «нуклеарную» семью – когда с жёнами заключаются брачные контракты, детей не заводят или лишают наследства и т.п.

В случае с крахом рода (клана) речь идёт о кровно-родственных связях, однако материально-шкурные центробежные силы, как видим, оказываются сильнее. Тем более проблемно совместное сосуществование и совместное пользование какими-то активами людей, которые друг другу не родственники, можно сказать «чужие люди». А раз они чужие – зачем я буду с ними жить и что-то делить? С какой стати я стану, рискуя жизнью, их защищать от ИХ врагов, а они меня – от МОИХ врагов? И кто вообще решил, что эти чужие люди – чем-то отличаются от моих врагов, которые тоже, по сути, чужие мне люди?

Привычка жить в городах замыливает исследователю глаз: он не задаёт вопроса, почему мы когда-то поселились в городах, и почему мы бок о бок в них живём? И доселе не перебили друг друга? Привычность как бы обесточивает непознанность вопроса.

Между тем, как говорит бурская поговорка – «бур-фермер не любит, чтобы с его двора был виден дым его соседа». Если к такому фермеру вдруг явится куча чужих людей, и начнёт жить вокруг него, составляя город вокруг его фермы, он не только сильно огорчится, но и примет, надо думать, суровые меры…

Возникновение городов с их неизбежной скученностью – должно было изначально преодолеть центробежные силы центростремительными. Основными центробежными силами, во все времена разводившими людей подальше друг от друга были такие:

- материальные интересы особи (воровство доходнее труда).
- Битва амбиций доминирования (один самец не признаёт над собой власть другого).

Кроме этого, существует и гносеологическая проблема крупной общности – связанная с неизбежностью разложению любого коллектива в условиях бессвязности и бессмысленности картины мира, под воздействием мыслей о никчёмности жизни и тщете, суете дел земных.

Нетрудно понять, что чем больше и труднее дело – тем большее сопротивление встречает оно с точки зрения идеи суетности земных дел. И наиболее ненавистны для тех, кто подвластен этой идее – большие государственные и общегородские дела: в них минимум личного удовольствия, они очень затратны и энергоёмки, и т.п.

Для того, чтобы много людей собралось вместе – и при этом они не обокрали друг друга, не передрались за лидерство до поножовщины, и не посчитали совместное проживание «суетой сует» - требуется предварительно очень многое сделать и обеспечить.

Мы пережили страшные и трагические времена, в которых видели, как легко и естественно крупная общность под воздействием зоологических инстинктов в особях и в условиях идеологического угасания переходит к войне всех против всех, воровству у всех всего, к ощущению враждебности толпы и одиночества в толпе.

Города мало собрать, согнав в них будущее население. Даже привычка жить в городах, на протяжении многих поколений – не отменяет, да и не может отменить финансовые преимущества воровства над честным трудом и амбиций доминирования любой биологической особи (включая и человека).

Даже самые сложные коммунальные системы (неделимые продуктопроводы жизнеобеспечения общего пользования) – не могут отменить биологический инстинкт экономности действий, проще говоря, лень, приводящую человека к служебной и гражданской халатности. Например, на горбачёвские выходки должны были, согласно закону, среагировать ВСЕ прокуроры в СССР, а среагировал, почему-то, один только В. Илюхин[2]. То есть все остальные проявили служебную и гражданскую халатность – притом, что далеко не все прокуроры были заядлыми антисоветчиками…

Ни страна, ни город не могут выжить, если центробежные силы растаскивания активов становятся сильнее, привлекательнее для особей, чем центростремительные силы единоверия. Город, как накопитель материальных благ и сокровищ – выступает лакомой добычей как для внешнего агрессора (орды), так и для внутренних хищников (приватизаторов). Он, конечно, никому не интересен, когда в нём ничего нет; но чем больше активов в нём появляется, накапливается – тем сильнее азарт и орды и приватизаторов. Это повышает ставки в их игре!

Именно поэтому город и не может обеспечить безопасности – наоборот, он магнит, притягивающий к себе все и всяческие опасности мира сего. Монахи в поисках безопасности, спасаясь от свинцовых мерзостей феодализма, бежали не в города, а в «пу́стыни», что вполне соответствует пусты́ням в гражданском языке. Туда, где пусто, ничего нет (по крайней мере, ничего хорошего, ценного) – скорее всего, и не явятся грабители!

Таков миф о безопасности в городах. Не менее нелеп (хотя не менее и устойчив) миф об экономических интересах людей собираться в города. Якобы людям изначально выгодно было там скучиться!

Но если современный деревенский парень, без связей и знакомств, явится в современный крупный город – его же не хлебом-солью там встретят! Всякий понимает (об этом половина мировой художественной литературы), что этого парня, скорее всего, в большом незнакомом города ограбят. У него там отберут последнее, после чего или совсем уморят – или приставят к каторжным, грязным и тяжёлым работам, как раба.

И это современный город – с многовековой традицией законности и городского общежития! Вы же говорите о городе древнем, который только-только собирается, и ещё не имеет опыта совместной жизни людей! Как он мог бы собраться на экономическом интересе, если экономические интересы каждой особи противоположны её подобным?! Мне – значит, не тебе, тебе – значит не мне, и т.п.?

Как бы ни были сильны центробежные силы амбиций особи (всегда желающей командовать, и никогда, никому не желающей подчиняться) – центробежные силы экономических интересов ещё сильнее. Чудовищное преступление растащиловки, воровской приватизации идёт за человеческой цивилизацией много веков по пятам, и каждый раз, как только нагонит замешкавшийся прогресс в его восхождении – нападает, пытается загрызть.

И Рим, и Константинополь пали вовсе не потому, что на них в сотый раз напали варвары извне, с которыми они веками успешно боролись. Они пали в силу внутренней гнили, в силу внутреннего разложения, они пали так же, как и СССР. Пали, потому что корыстные интересы частной собственности заговорили в людях сильнее единого символа веры.

Почему человек, рискуя собой, защищает общество? Почему человек за свой счёт обогащает общество? Почему он не воткнёт нож в спину обществу, подобрав удобный момент, когда общество к нему встанет спиной? С этими вопросами связано само существование общества. Потому что в 90-е, например, человек в массе своей попытался кинуть, ограбить, бросить в беде и растащить то общество, в котором родился и жил. Центробежные силы не угасают с веками цивилизации, они лишь более или менее успешно подавляются противоположным вектором.

Нельзя и невозможно сделать оплату за честный труд выгоднее, чем воровство. Нельзя устранить «фигу в кармане» у того, кто, внешне униженно, принимает приказы от другого человека, от начальства. Как экономика, так и биологическое строения живого существа – имеют свои неотменяемые законы.

+++

Понимание связывающих сил объясняет нам, почему плотное тело в пространстве не разлетается в разные стороны атомной пылью, а остаётся телом стабильных форм. То же самое можно сказать и об огромном скоплении людей в цивилизации. Такое огромное скопление не может существовать само по себе.

Оно требует сил притяжения, чтобы люди не перебили друг друга и не разбежались в разные стороны (тем более, что и то, и другое частенько случается в истории).

Говоря о цивилизации, мы выделяем:

- горизонтальное притяжение, соединяющее людей друг с другом в круге единомышленников.

- И вертикальное притяжение – соединяющее людей с властью. С определёнными оговорками, горизонтальное притяжение есть культура, а вертикальное – правосознание.

У культуры много определений, рискну дать своё, с точки зрения теоретика цивилизации: культура есть личный интерес человека к общему делу. То, что заставляет полезное человечеству в целом считать за личную пользу. Культурный человек настроен на служение – и противостоит хищнику, настроенному в любой момент на мародёрство. Здесь и заключается разница между культурой и образованием, эрудицией: можно очень многое знать, и при этом быть жутким варваром, полнейшим дикарём.

Образование само по себе не создаёт культуры (другое дело, что в бескультурье образование постепенно отмирает, вырождается) – культура создана чувством живой личной сопричастности общему достоянию народа и рода человеческого.

Культурный человек – это человек, сберегающий наследие. Не всегда у него получается умножить это наследие (не каждый культурный человек – гений), но каждый обязан наследие оберегать, преемственно передавать грядущим поколениям. Так, чтобы никакое знание или эстетическое достижение, единожды достигнутое – не было бы уже никогда утрачено.

Правосознание – это добровольное признание человеком приоритетности норм внешней справедливости над собственной внутренней волей. Человека могут заставить что-то делать грубым насилием – и это не правосознание. Человек может делать то, что ему вздумалось и хочется – и это тоже не правосознание.

Правосознание – это одновременное существование закона извне и внутри человека. Когда человек сделал внутренний выбор в пользу внешней обязательной нормы.

Как культуру нельзя построить на материальной заинтересованности, так и методами принуждения нельзя построить правосознания. И награда, и наказание обозначают пограничные зоны цивилизации, но не само её ядро. Ведь чтобы платить, скажем, художнику – нужен тот, кто платит за художество. А чтобы карать беззаконника – нужен тот, кто верит в закон и чтит закон. Иначе беззаконник сам «покарает» кого угодно! Нельзя же всех загнать в колонну заключённых – а кто будет конвоировать эту колонну? И, главное, зачем? Почему конвоиры слушают вас, а не объединяются с колонной?

Не бывает политического режима без энтузиастов, и не бывает культуры без бескорыстия. Но тогда, конечно, вопрос: откуда что берётся? Где первоисточник? Почему лозунги, разжигавшие глаза комсомольцев 20-х – для комсомольцев 70-х казались скучными и глупыми? Ведь не лозунги же изменились, и не в оплате за лояльность дело – в 70-е она явно больше, чем в коллективизацию! Изменилось что-то в человеке, внутри человека, то, что ударило и по культуре (подорвав базу её бескорыстия[3]) и по правосознанию (подорвав базу его энтузиазма[4]).

+++

Оба слова в современном языке, и «культура» и «закон», имеют прародителей в древнем языке. Культура, как и культивирование, очевидным образом восходят к слову «культ» и являются от него производными. Это показывает нам исходную, корневую зависимость от религиозного культа как культуры, так и производительного хозяйства (культивирования). Так ветви зависят от корней.

Закон юридический появляется веками позже после Закона в религиозном смысле слова, т.е. после священных заповедей, скрижалей завета. Отсюда очевидно – что есть является причиной чего, что из чего проистекает. Может ли закон в юридическом смысле существовать без сакральных и идеологических основ, только как нормативная казуистика? Представляется, и весьма обоснованно, что в таком десакрализированном виде закон и не может быть, и не нужен. Какой смысл защищать, ограждать то, в чём не видишь ценности, смысла, во что не веришь?

Отсюда – храмовая теория возникновения государства и общества, согласно которой и вертикальная иерархия соподчинения, и горизонтальное пространство духовных ценностей складывалось (и складывается) вокруг Храма. А если мы сложим вертикаль и горизонталь, то получится слово «цивилизация».

В её основе не могут лежать ни голое насилие, ни экономические интересы индивидов. Немотивированное насилие заставляет разбегаться (если нет возможности уничтожить его источник), а не собираться вместе. Экономические же интересы особи в их обособленности от культуры, кратко говоря, заключаются в том, чтобы других обокрасть.

Оттого в мире животных нет государств – хотя там необычайно много насилия, зверства и экономических проблем (скажем, голода, холода) – тоже предостаточно.

---

[1] Во все времена были люди, паразитировавшие на культуре, науке, идеологии. Но для того, чтобы они могли паразитировать – необходимо то, на чём они паразитируют, то есть само тело культуры, науки, идеологии. На мёртвой кошке и блохи сдохнут – но кошке от этого не легче!

[2] Закон существует только как средство обеспечения интересов других, посторонних для законника, людей. Как средство обеспечения личного интереса он не существует – личные интересы обслуживают произвол и беззаконие. Закон может сузить свободу особи, но он не может её расширить.

[3] В основе семейных отношений лежит коммунистическое совместное пользование всеми активами семьи, когда члены семьи не спрашивают друг у друга разрешения на пользование.

[4] 64-я статья, по которой Илюхин хотел привлечь Горбачева означала суд за измену Родине, где высшей мерой наказания являлся расстрел.

Источник - Александр Леонидов .

• • 100
  • 1
  • 2
  • 3
  • 4
  • 5