Почему в 2021 году в России и мире выросла инфляция, что происходит с уровнем жизни в стране, нужно ли спасать «Роснано», возможны ли новые антироссийские санкции и чего ожидать от 2022 года? Об этом в интервью «Октагону» рассказал руководитель направления анализа и прогнозирования макроэкономических процессов Центра макроэкономического анализа и краткосрочного прогнозирования (ЦМАКП), брат первого вице-премьера РФ Дмитрий Белоусов.

– Уже объявлено, что продовольственная инфляция в России достигла двузначных значений, а в целом по итогам 2021 года составит около 8 процентов, что превышает изначальные ожидания. В чём причина? Глава Центробанка (ЦБ) говорит, что это связано с ростом потребительского спроса со стороны россиян.

– Нужно понимать, что всё началось ещё в прошлом году, и рост инфляции – это общемировая тенденция. Если принимать объяснение госпожи Набиуллиной, получится, что это наши потребители раздули американские цены… Но я бы предложил не настаивать на этой версии и признать, что конструкция глобальная. Она имеет два аспекта в мире, и у нас дополнительный третий.

Во-первых, в мире на рубеже 2020–2021 годов шла неадекватная закачка кризиса деньгами. Байден обещал решить все проблемы, возникшие при Трампе, развернуть инфраструктурный, оборонный, технологический и антикризисный планы. Все это восприняли как руководство к покупке фьючерсов на ресурсы. Это происходило на фоне вылившихся на мировые рынки антикризисных денег.

Вторая причина – рухнувшая местами логистика. До многих стран не доехали удобрения, притом что урожай был довольно низкий. Отсюда высокие цены на хлеб и ряд других товаров.

«В России из-за политики ЦБ и ряда естественных процессов рубль скорректировался, но так нормально и не восстановился. Долларовые цены высокие».

Это первый фактор, который создал цепочку подорожания «зерно – хлеб» и «зерно – корма – мясо – молоко». Второй момент – это банальный неурожай 2020 года и проблемы с импортом плодоовощной продукции из Турции из-за политических трений. В этом году окончательных данных по урожаю пока нет, но точно известно, что скачка мы не увидим.

В итоге на продовольственном рынке огромный рост цен, на непродовольственном – гораздо более умеренный. Там ничего особенно ужасного не происходило, за исключением рынка электроники и отчасти автомобилей.

– ЦБ в этой ситуации повышает ключевую ставку. Грамотное решение?

– Мы видим: ставка повышается, инфляция сохраняется. В итоге задушен восстановительный рост. Слом траектории восстановления произошёл между вторым и третьим кварталами, и мы опять вышли на наши «любимые» 1,5–2 процента роста в годовом выражении. Довольно долго мы держались за счёт экспорта, но, скорее всего, получим с ним в четвёртом квартале проблемы – и по газу, и по чёрным металлам, и по минудобрениям. Чтобы выйти с этой горизонтали, нужны дополнительные меры.

Надо было фокусироваться на сдерживании курса. Я бы заморозил действие бюджетного правила в части операций на рынке, максимально уменьшил бы спрос на валюту, приобретаемую государством для формирования резервов.

«Вообще, повышать ключевую ставку и одновременно создавать спрос на валюту, покупая её в резервы, – это крайне экзотическая идея».

В ЦБ всё время боятся перегрева экономики и начала структурной инфляции. Но при нынешнем разнообразии шоков она невозможна, поэтому лучше было бы не дёргаться.

– Какова, на ваш взгляд, идеальная ключевая ставка для сегодняшних реалий?

– Она должна соответствовать инвестпроектам в обрабатывающих секторах. Это примерно процентов 5. При этом нужно понимать, что дело даже не в доступности кредитных ресурсов, а в том, что при высокой ставке для бизнеса безумие инвестировать, если можно держать деньги в ОФЗ (Облигации федерального займа. – τ.) или на депозитах. Какой дурак будет рисковать, инвестируя в период турбулентности, когда можно безопасно держать ликвидность с большей доходностью без рисков.

– Про бизнес понятно. А что насчёт населения?

– В последние кварталы население стало более активно сберегать во вкладах. Норма сбережения, видимо, выросла. Видимо – потому что вклады статистически видны хорошо, а другие финансовые инструменты – плохо. Соответственно, норма потребления начала сокращаться. Эта ситуация будет дополнительно тормозить рост в первую очередь в сегменте непродовольственных товаров. Для него уготована двойная неприятность. С одной стороны, высоки кредитные ставки, с другой – население будет предпочитать ещё немного подержать деньги на депозитах и отложить покупку того или иного товара.

– Что в уходящем году происходило с уровнем жизни?

– Здесь есть хорошая новость. В стране, судя по всему, резко упала безработица. Это, кстати, для Центробанка стало одним из сигналов перегрева. У нас много людей работают на низкооплачиваемых рабочих местах, для них надо было бы создавать новые, и тогда эти люди стали бы резервом для экономического роста.

«Но формально безработица у нас низкая. А это всегда давление на работодателя в пользу повышения зарплаты. В последний период мы и наблюдаем её маленький рост. Вероятно, он сохранится».

– То есть Росстат не обманывает, когда говорит о росте располагаемых доходов?

– Что касается сообщений Росстата, это, скорее всего, счётная ошибка, потому что располагаемые доходы там в действительности не видят. Рассчитывается этот показатель при помощи длинной цепочки вычислений от товарооборота по принципу сообщающихся сосудов: сколько население потратило, сколько сберегло, насколько возрос приток наличных, сколько оно получило. Но проблема как раз в том, что никто не знает, сколько население вложило в финансовые инструменты. Когда на низких ставках население уходило из депозитов в эти инструменты, это выглядело как торможение роста располагаемых денежных доходов. Когда происходит обратное и люди выходят из акций и несут деньги на депозиты, Росстат считает, что у них и доходы растут.

Итого: мы понятия не имеем, сколько населением заработано на финансовых инструментах и каковы доходы у мелких частных предпринимателей. Эти два фактора не дают экономистам возможности проверить динамику реальных доходов. Остаётся собирать данные по основной части населения: зарплаты, пенсии и доходы по вкладам. Эти показатели долго не росли, оставаясь «в горизонте». Сейчас немного поднялись. Подозреваю, что дальше в силу дефицита кадров мы будем переходить к экономике, ведомой дорожающим трудом и растущими потребительскими расходами.

«Ускорения инвестиций, а значит, и модернизации рабочих мест – “спасибо” Центробанку – ждать не приходится».

Это не совсем то, чего хотели ЦБ и Правительство, где ждали максимального инвестиционно активного роста.

– Как пандемия повлияла на бедных, судьба которых, судя по указам президента Путина, очень его беспокоит?

– В условиях локдауна больше потерял условно средний и богатый классы. Бедные как были, так и остались, катастрофы не возникло. Я, если честно, ожидал совсем другого.

– Чего именно?

– Были опасения относительно того, что в 2020 году могут быть потрясения, в том числе социальные, из-за роста цен и закрытия рабочих мест. Повлиять на это было бы невозможно – в результате могла возникнуть толпа бедных и безработных. Если бы пошла лавина, остановить это было бы сложно, для этого не было инструментов. Но обошлось. Ситуацию законсервировали.

– Эти риски не перетекли в уходящий год?

– Пока у нас нет окончательных итогов года. Самых бедных мы очень плохо наблюдаем статистически и плоховато социологически. Это люди вне экономики.

«Но если смотреть по опросам на количество людей, которым денег не хватает даже на еду, – это порядка 3 процентов населения. Фактически это нищие. Денег не хватает ни на что, кроме еды, примерно 10 процентам. Это бедные».

Одно время – приблизительно в 2012 году – удавалось удерживать обе эти категории в пределах 10 процентов от всего населения. Сейчас произошёл откат на уровень 2015 года – около 13–15 процентов, что довольно большая группа. То есть ситуация стабилизирована, но всё ещё на достаточно тяжёлом уровне. Хорошо бы раза в полтора её улучшить.

– Ваш взгляд на ситуацию с «Роснано»? Следует ли сохранять компанию?

– Существует следующая проблема. В России есть частные компании, которые занимаются хай-теком в широком смысле этого слова. Выращена система их поддержки с нулевого до среднего уровня – тот же Фонд Бортника (Фонд содействия инновациям. – τ.). Когда компания дорастает до среднего уровня и нуждается в масштабировании, у неё возникает дефицит инвестиций. Обычным инвесторам неочевидно, зачем с ней работать, риски кажутся слишком высокими. А для структур, поддерживающих малый бизнес, такая компания представляется уже слишком крупной. В результате у перспективных проектов возникает стимул уйти из страны с готовыми наработками, потому что за рубежом такой «долины смерти» нет. Одновременно они сталкиваются с рисками поглощения со стороны гигантов. Именно для поддержки таких компаний России необходим специальный институт развития, которым может стать «Роснано».

– Почему этого до сих пор не произошло?

– Если оставлять злоупотребления за скобками, главная причина в том, что не было чёткой специализации. Они точно не знали, в каком режиме действовать – то ли они венчурная компания, которая инвестирует в 10 компаний, из которых семь прогорает, одна становится суперзвездой; то ли институт развития, который должен инвестировать только в тех, у кого есть потенциал, и чтобы было не больше одного прогоревшего. Не было понимания того, на что мы идём – на высокие доходности и высокие риски или на низкие доходности и отсутствие рисков.

«Плюс к этому господин Чубайс собирался выполнять ещё агентские функции, покупать за рубежом готовые заводы и технологии. В результате контроль над операциями был потерян».

– «Во всём виноват Чубайс»?

– Это не ко мне, это к контролирующим органам.

– Что конкретно теперь делать с «Роснано»?

– Надо чётко прописать, что это за зверь. Если это венчурный фонд, мы ему даём деньги и говорим, что ждём набора успеха в пределах технологического мандата с высокой степенью риска. Например, чтобы по-настоящему выстрелила одна из компаний, в которую он будет инвестировать. Это, на мой взгляд, неправильная, но возможная история. Если это институт в ряду институтов развития, занимающий место, условно, между Фондом Бортника и ВЭБ, то его задача – выращивать компании в рамках определённого меморандума и без высоких рисков. Чтобы успешными стали около 90 процентов проектов.

– Государство должно помогать спасать «Роснано»?

– С долгами придётся что-то делать – реструктуризировать, выкупить… Факт в том, что такой институт однозначно нужен.

– То есть лучше его сохранить в виде «Роснано», чем создавать с нуля?

– Да, новый будет искать себе место на рынке ещё года три. У «Роснано» наряду с потоком ошибок был хоть какой-то поток результатов.

– Каков ваш макроэкономический прогноз на 2022 год?

– Как я уже сказал, мы выходим на траекторию медленного роста в пределах 2 процентов в год. Сойти с неё в течение одного года будет тяжело. По инфляции прогноз – 5,5–5,7 процента годовых. Трудно сказать, что в России будет с урожаем, но в мире, вероятнее всего, будет недоурожай из-за дорогих удобрений. У нас многое будет зависеть от того, удастся ли государству удержать цены на удобрения на внутреннем рынке. Инфляция будет по-прежнему иметь продовольственное «лицо». И это плохая новость для самых бедных, особенно неработающих. Работающие получат рост заработной платы примерно на 2–2,5 процента выше инфляции в силу дефицита труда, то есть в номинальном выражении за год зарплаты могут вырасти в среднем примерно на 8 процентов.

– Чего ожидать в свете ковидных реалий?

– Новая реальность связана с новым штаммом «Омикрон». Он меньше убивает, но больше заражает. Сколько времени это продлится, зависит от вакцинации и санитарных режимов. Вводить локдаун, по всей видимости, не будут, а вот санитарные ограничения – будут.

Также хочется отметить, что в отношении России возможны новые внешние санкции.

«Мировой рынок газа лихорадит. Выдавить с него Россию, прикрывшись, например, недовольством в связи с перемещением российских войск, – идея рабочая для той же Америки».

При нынешних ценах такого рода санкции будут не геополитикой, а в чистом виде экономикой. Это надо иметь в виду.

– Надо готовить новые контрсанкции?

– Надо просто понимать, что эти риски существуют. И не забывать о том, что шансы России на внешних рынках за пределами 2022 года зависят от того, удастся ли ей нарастить производственный потенциал несырьевой экономики. Это необходимо, чтобы выйти на искомые 3–3,5 процента роста ВВП.

– Что конкретно нужно для этого делать?

– Для этого нужны частные инвестиции, необходима их защита. Процентные ставки, повторюсь, должны будут соответствовать доходности инвестиций, так что ключевую ставку придётся снижать.

«У нас в сельском хозяйстве, строительстве и военно-промышленном комплексе большая резервная армия труда, которая мало получает и малопроизводительно работает на старом оборудовании».

Переместить их или их детей на рабочие места с нормальной производительностью и оплатой могло бы быть крайне полезным для развития новых секторов. Это также никак не сочетается с политикой дорогих денег и страхом разогнать нынешний рост.

– Что скажете по поводу пресловутой необходимости слезать с углеводородной иглы?

– Это короткая история, и за ближайшие 10–15 лет надо получить с неё всё, что можно. Экспортировать всюду и всеми способами, потому что дальше начинаются сложности, связанные не столько с зелёной повесткой, сколько с пугающими квотами на СО₂ по обычным товарам. К этому также надо готовиться.

– Правительство прислушивается к вашим экспертным советам? Использует ваши наработки?

– На общих основаниях. Как и все, кто что-то может сказать по существу, мы стараемся это делать.

Евлалия Самедова

Источник - octagon.media .

• • 100
  • 1
  • 2
  • 3
  • 4
  • 5