«ШЕСТОЙ ТЕХНОЛОГИЧЕСКИЙ УКЛАД — ЭТО ДАЖЕ НЕ ЗЕМЛЯ МИНУС ЗОЛОТОЙ МИЛЛИАРД, ЭТО ЗЕМЛЯ МИНУС ПОЧТИ ВСЕ»
— На последнем петербургском культурном форуме вы отметили, что блокада — это в том числе средство зафиксировать второстепенное положение России в мире, который сейчас постепенно переходит к шестому технологическому укладу. Мы обречены на эту второстепенность?
— Я не совсем так сказал — я сказал сильно хуже. Дело в том, что шестой технологический уклад включает в себя три основные линии развития, которые будут соответствовать странам первого, второго и третьего мира.
Первый мир — это управление верховными мирами и пространством посттехнологий (то есть знания, умения и практики, относящиеся к следующей фазе развития). Второй мир — это то, что переводит виртуальные продукты в реальность и наоборот, если это необходимо. То есть те самые 3D-принтеры, аддитивные технологии (additive manufacturing), роботы, дроны и так далее. А третий мир — это «цифра», это периферия. Но сетевая периферия — это доступ к шестому технологическому укладу, доступ к технологическому миру. И Россия сейчас рассматривается как перспективная страна «цифры», как страна третьего мира. С одной стороны, это плохо, поскольку это не первый и не второй мир. С другой стороны, из 200 с лишним государств, которые сейчас есть на Земле, в первый, второй и третий миры войдет никак не больше 20. Все же остальные даже не будут игроками и не будут полем игры. И в этом плане положение России можно оценить с разных точек зрения. Да, в приведенной системе координат оно даже не второ-, а третьестепенно. Но шестой ТУ — это даже не Земля минус золотой миллиард, это Земля минус почти все. Мы будем третьестепенным игроком высшей лиги, а все остальные даже в нее не войдут и будут существовать в обычных турнирах. Вот та ситуация, которая сейчас есть. Это не риск, это скорее возможность.
Вопрос: почему Запад, несмотря на крайне жесткое отношение к России и, в общем, войну, тем не менее строит ситуацию, где наша страна будет находиться в шестом технологическом укладе, хотя и на третьих позициях? Ответ очень прост: существующая система управления миром Запад устраивает, а Россия в нее входит. Если РФ оттуда убрать, войдет кто-то другой. Россию худо-бедно за 200 лет как-то изучили, а кто еще может войти — совершенно непредсказуемо. И это, конечно, Западу совершенно не нравится — в этом плане для него лучше Россия. Это не риск для РФ и не угроза, это некая возможность, с которой можно иметь дело и как-то соотноситься.
Другой вопрос, что работы по созданию шестого техуклада идут в России достаточно неактивно, не настолько энергично, как того хотелось бы. Тем не менее как-то они все-таки идут, потому это еще не полная катастрофа. На самом деле некоторые работы делаются в России очень даже неплохо. Совершенно не случайно, что наша страна даже претендует на то, чтобы создавать собственные миры технологий. А в общем считается, что создание миров технологий — это прерогатива только первого мира, прерогатива верха Запада. Тем не менее, например, в области фотоники (которую сейчас стали называть светоникой, чтобы не путать с привычной фотоникой) у нас есть очень интересные наработки.
Каких-либо альтернатив работе по созданию шестого технологического уклада в России нет — при этом заметим, что наша страна всегда была и будет многоукладной. Скажем, СССР был связан с максимальным развитием четвертого технологического уклада, этот уклад до сих пор живет в сознании директоров крупных отечественных оборонных предприятий. Что касается пятого технологического уклада, то это уклад постиндустриальный, то есть экономика услуг, экономика потребления, экономика впечатлений. Это и кредитная экономика с развитым банковским сектором. Ее проводником обычно является воспитанная на Западе часть российской элиты, в ведении которой находятся наша финансовая сфера в лице Центробанка, министерство экономического развития и так далее. Долгое время эти люди чувствовали себя очень уверенно, но начавшийся в стране ренессанс оборонной промышленности, антироссийские санкции и многое другое сильно потеснили их позиции, а четвертый технологический уклад, наоборот, поднял голову. Между двумя укладами даже возник жесткий клинч, и Россия сейчас нуждается в силе, способной отрегулировать и даже встать в управляющую позицию по отношению к этому серьезному бинарному противоречию. Есть надежда, что шестой технологический уклад как раз и может выступить в роли такой силы.
Потому работа по созданию в России шестого ТУ идет. Но, возвращаясь к вашему вопросу, стоит отметить, что складывается такое ощущение, что это делается не столько с помощью, сколько невзирая. То есть люди в данной ситуации делают то, что они могут, при этом уже давно не рассчитывая, что власть окажет им какую-то помощь. Скорее существует опасение, что власть, напротив, помешает. Опять же не надо думать, что власть такая плохая. Но если говорить о троянах, которые вы здесь вспоминали, то таким трояном являются не люди.
— А кто же в таком случае?
— В нашем случае трояном может оказаться существующая система права, в которую Россия как-то сама по себе включилась. А нынешнее право сумасшедшее, у нас даже есть такое понятие, как взбесившееся право. И, будучи взбесившимся, оно уже давно не соизмеряет то, что происходит, например, с интересами страны или хотя бы даже властных правящих элит. Нет, у них уже система такая: да, мы понимаем, что это крайне вредно, что так делать нельзя, но у нас есть закон, мы будем его соблюдать. В России никогда не было правовой системы, в ней всегда существовало правило, что ежели в некоторых ситуациях закон препятствует тому, что необходимо для нужд государства, то закон этот игнорируется, причем не только для отдельных людей, что есть в любой стране мира, но и во всех случаях. Если принят закон, исполнение которого оказывается вредным для государства, а возможности его быстро отменить нет, его просто не исполняют и особенно не мучаются.
— В России есть закон и есть правда — они могут существенно отличаться друг от друга. Недаром первый полный кодекс наших рукописных законов назывался «Русской Правдой» (еще со времен Ярослава Мудрого). Это была попытка свести закон и правду воедино.
— Да, совершенно точно. Как осудить — по закону или по совести? Но тут как раз сложилась ситуация, что мы получили троян, прививку международной правовой системы и правовой культуры. Но при этом мы не Запад: у нас страна, где нет опыта работы с правом. Дело в том, что само по себе право — это ни хорошо, ни плохо, это определенная социальная технология, которая может быть как крайне полезной, так и крайне вредной. Но в любом случае опыт работы с данной социальной технологией приобретается столетиями, а этого опыта в России нет. Но он, скажем, есть в Соединенных Штатах, которые действительно правовое государство. У них есть сколько угодно недостатков, но они умеют работать со своим правом. А мы — нет, оно у нас плохо функционирует, получается не то, чего нам хочется, а нечто совершенно иное. И если говорить о трояне, то вот он, настоящий троян... это не человек, поверьте.
— Но мы можем, как вы сами упоминали, в одностороннем порядке просто выйти из ряда соглашений.
— Само собой, но здесь дело даже не в соглашениях. Смотрите, я сейчас езжу по Петербургу и везде где ни попадя вижу очередные рекламные баннеры по борьбе с коррупцией. Хороша коррупция или плоха — дело десятое, но совершенно понятно, что в ситуации, которая сейчас возникла в стране, это точно не самая большая головная проблема. Это выглядит примерно таким образом, как если бы человек был тяжело болен, у него рак, а он обсуждает вопрос школьной успеваемости сына своей подруги.
— Ну это просто перехваченная повестка Навального — власть по старинке еще ее пережевывает.
— В том-то и дело, но ситуация с тех пор уже неоднократно изменилась.
«Дональд Трамп необходим для того, чтобы разрушить противовесы. Именно это и является его стратегической целью. Вернее так: стратегической целью тех, кто поставил его у власти»
«В РОССИИ, КОГДА ВОЗНИКАЕТ НЕОБХОДИМОСТЬ В ПЕРЕМЕНАХ, ПРОИСХОДИТ РЕВОЛЮЦИЯ, А В США К ВЛАСТИ ПРИХОДИТ НЕВМЕНЯЕМЫЙ ПРЕЗИДЕНТ»
— А как выглядит западный проект будущего, в котором России отведена такая периферийная роль? И можем ли мы выстроить собственный проект без оглядки на то, что нам приготовили?
— Базовая проблема в том, что нет западного проекта будущего. Дело в том, что США сейчас находятся в стадии переформатирования своего проекта. Прежняя версия их не устраивает, и именно с этим связан приход к власти Дональда Трампа. А новая версия (даже если они ее и сделали, что вполне возможно) нам неизвестна, поскольку американцы эту сделанную работу еще не озвучили. Европа же находится в ситуации, где у нее вообще нет никакой стратегии, кроме попыток абсолютно бессмысленной борьбы с результатами Brexit. А раз проекта нет, то нам не с чем здесь соотноситься. Это тот ужас, который сейчас имеет место. Почему ужас? Потому что до этого мы могли примерно понимать, куда нас собираются поставить, и с этим соотнестись. Вопрос о шестом техукладе — это не вопрос Запада, это решение, которое является общим для Запада, Китая, Южной Кореи и некоторых других стран. И ЕС тут совершенно не главный игрок. Это просто некий общий консенсус. Причем он заключен по принципу одной моей старой любимой шутки: «С ним никто не спорил — во-первых, потому, что он был верховным богом, а во-вторых, что-то делать действительно было надо». Фактически шестой ТУ — это понимание того, что в мире сложилась ситуация, где что-то делать надо.
— Если мы посмотрим на ЕС в лице Франции, то складывается впечатление, что там вообще не может быть и речи о проекте будущего. Это просто выживание.
— Я про это и говорю, поэтому нам не с чем соотнестись. Ситуация хуже. Именно Россия сейчас является реальным содержанием западного модерна. Того самого западного модерна, который мы всегда хотели у себя построить. Так вот западный модерн — это сейчас мы.
Но, конечно же, я глубоко верю в Америку — действительно очень уважаю эту страну. Мы всегда вставали с колен, а они никогда не становились на колени, поэтому, я считаю, мы друг друга хорошо понимаем. Я жду, что они найдут проект будущего и сделают его. Скорее всего, он уже у них есть. Но американцы — люди умные: не публикуют результаты своих реальных исследований будущего, пока они актуальны и кто-то может с ними соотноситься. Американцы, конечно, их опубликуют, но только потом, и тогда мы узнаем, что они уже 10 лет как что-то важное делают.
— Какова роль Трампа — он чужеродное тело или же лидер этого процесса?
— Для того его, бедняжку, и избрали. А с Дональдом Трампом базовая ситуация — он невменяем.
— По-человечески невменяем?
— Нет, дело не в этом. Вообще, все нормальные политики вменяемые. Но если стране необходимы очень сильные перемены, то тогда они затрагивают немереное количество интересов, нарушают кучу сложившихся договоренностей и по крайней мере на первых порах ухудшают ситуацию в государстве. Потом она, конечно, может улучшиться, но это будет далеко не сразу. Соответственно, чтобы решиться на все это, нужно быть человеком действительно невменяемым, человеком, для которого его некоторые собственные идеи и принципы важнее интересов не только своих, но и всех остальных людей. У нас в России, когда возникает острейшая необходимость в переменах, происходит революция (в ее российском варианте), а в США в этом случае к власти приходит невменяемый президент, который, к примеру, говорит: «Да, я знаю, что половина экономики моей страны построена на рабстве, более того, это 9/10 всех зарубежных поступлений валют (а в период, о котором я говорю, Америка была страной небогатой). Но я это рабство ненавижу и потому заявляю, что его у нас не будет». А потом начинается: «Ой, а у нас, кажется, мятеж! Ой, а у нас, видимо, гражданская война! Ну что ж поделать…» Как вы понимаете, я сейчас говорю про Авраама Линкольна (16-й президент США с 1861 по 1865 год, отменил систему рабства в своей стране — прим. ред.). Он великий президент, но это величие не делает его человеком вменяемым. Нормальные люди так себя не ведут. Он фактически разрушил страну. Количество погибших в гражданскую войну в США больше, чем число погибших во всех наполеоновских войнах, вместе взятых, — об этом мало кто знает. То есть цена победы над рабством была страшной, но Америка получила возможности для развития и начала ими пользоваться.
А Трамп именно такой — тоже невменяемый. Ему собственные принципы важнее интересов своих и других. Поэтому если в США надо сделать сильные изменения (а их нужно делать, потому как, я уже говорил, старый западный проект более не работает), то в такой ситуации нужен именно Трамп. Он необходим для того, чтобы разрушить противовесы. Именно это и является его стратегической целью. Вернее так: стратегической целью тех, кто поставил его у власти. Поэтому — да, он сломает эти противовесы. Другой момент — в Америке ведь на самом деле тоже все зависло. Там тоже дела идут далеко не так энергично, как следовало бы. Но это, слава богу, не наши с вами проблемы. Пусть там сами разбираются, кто у них тормозит.
— Когда вы говорили о двадцатке стран, которые могли бы войти в «высшую лигу» шестого ТУ, вы как-то соотносили их с очертаниями G20? Или это принципиально иная география?
— Я не имел в виду G20, а только посчитал конкретное количество стран – участниц «высшей лиги». Впрочем, «Большая двадцатка» — это ведь тоже признание существующего порядка вещей. Поэтому что-то общее с «двадцаткой» шестого ТУ у них должно быть. Я просто не имел в виду G20, когда об этом говорил. Но, возможно, вы и правы.
«РПЦ НАДО ОТВЕТИТЬ НА ВОПРОС, ПОЧЕМУ ОНА ОКАЗАЛАСЬ ЕДИНСТВЕННОЙ ХРИСТИАНСКОЙ КОНФЕССИЕЙ, КОТОРАЯ НЕПРЕРЫВНО УТРАЧИВАЛА СВОЕ ВЛИЯНИЕ В МИРЕ»
— В одном из прошлых интервью «БИЗНЕС Online», подводя итоги 2017 года, вы упомянули, что РПЦ в ближайшее время ожидают сильнейшие потрясения. Прогноз сбылся с потрясающей точностью, если учесть, что именно в 2018 году разгорелся скандал с украинской автокефалией, который привел к разрыву с Константинопольским патриархатом. Это то, о чем вы говорили, или эти потрясения еще недостаточно глобальны?
— Они еще недостаточно глобальны для того, чтобы провести необходимые изменения. Несмотря на разрыв с Константинопольским патриархатом и даже безотносительно к этому, ситуация в РПЦ — отражение ситуации страны в целом. Она ведь тоже зависла. Там так же, как и в других областях, не произошли действия, которые ожидались. Что называется, прогноз-то оправдался, но далеко не все из того, что должно было быть, случилось.
— А что должно было случиться?
— Прежде всего РПЦ крайне необходима рефлексия. Им как-то надо ответить на вопрос, почему за всю длительную историю христианства они оказались единственной христианской конфессией, которая с политической точки зрения непрерывно утрачивала свои позиции и влияние в мире. Я не утверждаю, что это было для них так уж необходимо, поскольку сейчас мы говорим о христианстве, которое не есть власть над этим миром... Это нечто иное. Возможно, так даже и правильно — РПЦ с удовольствием уступает власть над миром земным во имя мира небесного. Но об этом нужно хотя бы сказать и это надо понимать. То есть здесь требуется рефлексия. Пока же РПЦ не ответила на вопрос о том, что именно и почему происходило с данной конфессией в ходе истории. А в связи с резкими изменениями ситуациями на Украине, на фоне разрыва с Константинополем церковь не ответила и на вопросы о том, какие, собственно, у нее цели, задачи и что она собирается делать.
— Это как-то коррелирует с процессом духовной и нравственной немоты, которой поражена российская система власти в целом?
— Только с ним и коррелирует. Это именно такая проблема. Не забудьте, Россия — цезаропапизм (традиция, где глава государства одновременно является главой церкви; ведет свое начало из Византии, — прим. ред.). Это означает, что у нас все равно в конечном счете именно власть является камертоном, относительно которого обустраивается все остальное пространство, в том числе и РПЦ. Опять же это мое суждение безоценочное. Я не утверждаю, что это хорошо или плохо. Это просто способ взаимоотношений государства и церкви, принятый в России.
— Хорошо, но нет ли в России своего «русского проекта» будущего, о котором, возможно, мы еще не знаем? Я здесь отталкиваюсь от ваших рассуждений, что в США такой проект наверняка уже есть, но только нам о нем не рассказывают.
— Я довольно хорошо представляю себе, как можно вычислить «русский проект». У любой сделанной работы есть множество косвенных признаков и средств. Можно закрыть содержание основной работы, но нельзя закрыть все ее косвенные средства. Даже ряд физических законов говорит об этом. Это вопрос скорее физики, а не политики. Что касается России, то нет никаких оснований считать, что какая-то работа здесь была сделана. А насчет Запада я бы выразился осторожно, потому что это другой язык, другие культурные коды, не наши. Я просто могу не заметить всех косвенных признаков «американского проекта». Я их не вижу, но не могу ручаться, что их нет. А в России наоборот — я их не вижу, поэтому могу ручаться, что их нет.
— А что именно должно случиться, чтобы их увидеть? Вот, например, во Франции происходит революция. Но свидетельствует ли это о том, что у французов вдруг родился какой-то исключительно свой проект?
— На самом деле ничего интересного во Франции не происходит. Это страна довольно больших революционных трагедий. Но с 1968 года у них ничего в этом вопросе не делалось, а ситуация все ухудшалась и ухудшалась. И наконец-то французы начали хоть что-то делать. Как ни странно, эта ситуация очень похожа на нашу, а именно: общее неодобрение населением того, как правительство решает задачи взаимодействия. В случае Франции это взаимодействие, например, с мигрантами. Французам это действительно не нравится. Есть еще ряд вопросов, где государственная политика вызывает у них сильное раздражение. Соответственно, французы просто демонстрируют: да, раздражение есть, с ним ничего не поделать. Что же касается конкретного повода в виде цен на топливо, то да, он есть, но нашелся бы и другой.
Не забудьте: у нас идет ренессанс левого проекта, который весь построен на том, что источником реальной власти в любой стране мира является народ, ее население. Вот французы и демонстрируют: население не удовлетворено. Им говорят: «Так вы же сами голосовали!» Они отвечают: «Значит, мы не удовлетворены системой голосования». Это реально острый политический кризис.
Кстати, когда в 2013 году в Киеве случился майдан, мы повторяли, что движение, которое начала тогда Украина (важно не то, во что оно потом вылилось, а то, с чего начиналось), обязательно будет воспринято Западом. То есть на Западе будет свой майдан, без него не обойдется. Так и на самом деле произошло. Потому движение «желтых жилетов» — это просто западный майдан, это их версия, и она другая, нежели на Украине.
«Даже сильные ухудшения, возможно, были бы лучшим решением, нежели продолжать оставлять ситуацию в зависшем состоянии»
«УМНЫЙ ГОРОД» — ЭТО СКОРЕЕ АНТИУТОПИЯ. ВСЕ ВАЖНЫЕ РЕШЕНИЯ БУДУТ ПРИНИМАТЬСЯ ВНЕ НАС И ПОМИМО НАС»
— Насколько Россия готова к тому, чтобы стать частью шестого техуклада в качестве цифровой экономики? Какие программы, связанные с этим, у нас уже работают? К примеру, вы недавно принимали участие во всевозможных конференциях по проблеме «умного» города. «Умный город» в РФ — это наша завтрашняя реальность или утопия?
— Вы знаете, в чем проблема: я-то считаю, что «умный город» — это антиутопия.
— Вот это как раз и интересно.
— Я все время говорю об этом в рамках различных повесток. У нас легко заводят разговор то про «умный город», то про «умный дом», а иногда даже договариваются до такого оксюморона, как «умный университет». Вероятно, только для того, чтобы ни в коем случае и ни в какой ситуации не говорить об умных людях. Проблема заключается не в том, чтобы город был «умным», а в том, чтобы было умным его население. Это совсем другая задача. Что касается конкретно «умного города», это хорошо известные технологии, в России они могут быть отлично реализованы — может, даже получше, чем на Западе. По той тривиальной причине, что мы и интернет, и все, что выстроено вокруг него (к примеру, электронное правительство), делали несколько позднее, потому там технологии более продвинутые. В этом плане все вполне возможно. Очевидно, что «умный город» является одной из частей цифровой экономики. То есть это цифровой уклад номер 3, о котором мы говорили чуть раньше. Однако цифровая экономика имеет массу интересных особенностей — в частности, крайне важной особенностью является то, что она контролирует всевозможные финансовые транзакции, ставя их под контроль существующих властных элит. Это, конечно, весьма приятно властным элитам — по крайней мере на первом этапе, но очень неприятно обществу. А на втором этапе это становится неприятно уже и элитам по той простой причине, что их транзакции тоже начинают контролировать, чего им совершенно не хочется. Таким образом, «умный город» в конечном итоге фактически оказывается системой тотального контроля за людьми, за финансовыми транзакциями, наконец, просто за тем, что они смотрят и слушают в интернете. Поэтому, с моей точки зрения, концепция «умного города», если уж говорить в терминах фантастики, намного ближе к антиутопии, чем к утопии.
— Кто является лоббистом этой идеи?
— Отчасти является Запад. Я говорил уже об этом: для него интересно сделать Россию именно страной цифровой экономики. Отчасти является наша элита, которая видит в данной концепции первый элемент того, что она сможет все контролировать, и пока не осознала второго — что контролировать будет не она, а искусственный интеллект. Это совсем не одно и то же. Можно, конечно, в этом искусственном интеллекте аппаратно прописать, чтобы он учитывал какие-то интересы правящего класса, но проблема в том, что прописывать нужно предельно точно, а точно это прописать не удастся. А главное — сами элиты этого сделать не могут, они лишь должны довериться пункту, что якобы это будет прописано. В общем, с «умным городом» есть свои проблемы. Но пока российские чиновники вполне этим заинтересованы и являются лоббистами данного проекта.
Но есть и еще один интересный момент: в России ведь дико переоценен рынок недвижимости. Падения данного рынка никто не хотел бы наблюдать по очевидным причинам — это вызовет индуктивное падение кучи других рынков со всеми вытекающими. А «умный город» — это же очень интересная конструкция, благодаря которой вы фактически имеете прямую возможность создать новые типы недвижимости, а у них, естественно, могут быть и новые цены. Тем самым это дает возможность спасти рынок от очевидного падения, связанного просто с тем, что он сильно переоценен. Это один из интересных ответов, для чего это все делают. Другой вопрос, что данные круги (я имею в виду девелоперские и риелторские) больше интересуются концепцией «умного дома», чем «умного города». Но опять же там, где «умный город», там и «умные дома».
— Судя по программам образования, которые готовит российский минобр, в «умном» городе будет жить не очень умное население.
— В том-то и дело. Вместо того чтобы иметь дело с умными людьми, вы пытаетесь решить проблемы, которые должен решать человек и человеческий интеллект через техническую систему. Я не говорю, что этого вообще делать нельзя, но, с моей точки зрения, это содержит в себе не очень калькулируемые риски. В конечном счете мы можем получить мир, в котором нам самим просто не будет места. Не потому, что роботы восстанут против нас и так далее, а потому, что все решения будут приниматься вне нас и помимо нас. Я не случайно использовал термин «антиутопия». В любой антиутопии человек осознает, что решение по вопросу о его жизни, для него очень важное, принимает не он, а кто-то другой. Будет ли этот «другой» роботом или Старшим Братом — не так уже важно.
— Эта концепция будет реализована в достаточно сжатые и близкие сроки или это некое туманное будущее?
— Она уже реализована. Но реализована, естественно, не до конца. К примеру, можно ли сказать, что концепция строительства железных дорог реализована? Нет, их и дальше строить будут. Хотя в среднем ко второй половине XIX века все, что надо, было построено. Поэтому концепция «умного» города, в принципе, реализована, но надо принять еще кучу юридических актов, значимых и важных, например тот же закон о роботах, которого еще нет. Надо предпринять кучу действий в финансовой отрасли, чтобы все работало. Но если говорить о чисто технической стороне дела, то все уже сделано. Те задачи, которые ставились перед понятием «умный город», спокойно можно решать. Все разработано и в значительной мере во многих местах внедрено. Обратите внимание, что люди с Запада, в том числе из развитых западных стран, всегда удивляются тому, как хорошо обстоит дело с интернетом в той же Москве.
— И не только в Москве.
— Что у тебя в любом метро есть интернет, причем он бесплатный, качественный, быстрый и хороший. В большинстве скверов. А уж если вы пришли в кафе и там нет интернета, то вы оттуда просто уйдете. Типа: а что еще можно сказать об этом кафе? Обратите внимание, что это далеко не так во многих странах Запада. Здесь как раз мы видим технические решения, а это же основа, инфраструктура «умного» города. Она уже есть. Дальше нужны юридические акты вокруг данных решений, и их, ей-богу, примут.
— То есть Россия уже оформилась как цифровая экономика?
— Цифровая экономика России вполне оформилась.
— И мы смирились и приняли себе данную миссию.
— Что значит «смирились»? Еще раз: это очень хорошая позиция. Как всякий нормальный и вменяемый стратег я скажу: нам надо обеспечить за собой эту позицию. Но следует просто на этом не останавливаться и думать, какую позицию мы хотим заполучить себе еще. Однако для начала надо и эту обеспечить. Да, это жертва. Да, нам жертвуют данную фигуру, говоря шахматным языком, чтобы мы не брали ничего другого. Но стандартный план игры в гамбитах всем известен: вы принимаете жертву, а в нужный момент ее возвращаете. В данном случае это ровно та же самая игра. Потому мы не смирились. Мы точно это будем делать, просто не должны на этом останавливаться. Кстати, я вас заверю, что и Запад, даже те, у кого будет верх и кто войдет в «первый мир» шестого ТУ, «цифру» тоже на всякий случай у себя построит. Он не будет на ней специализироваться, но у него она будет на случай любых ЧП. Поэтому нет, для России это правильный ход. Просто, делая его, нужно понимать, что он не последний, а первый.
— В 2019 году нам не стоит опасаться сильного ухудшения российской ситуации?
— По крайней мере, рассчитывать на сильные улучшения не приходится, но и на сильные ухудшения — тоже. Однако вопрос заключается в том, что блокада, которая зависает, неизбежно проиграна. Поэтому я бы сказал так: даже сильные ухудшения, возможно, были бы лучшим решением, нежели продолжать оставлять ситуацию в зависшем состоянии. Если честно, я праздновал Новый год именно с этим тостом: чтобы то, что зависло, наконец, перезагрузилось и начало работать.
Валерий Береснев