Михаил Делягин о сегодняшней и завтрашней России

 Фото: Алексей Никольский/пресс-служба президента РФ/ТАСС

Ситуативное реагирование, отсутствие стратегического взгляда и, соответственно, стратегического понимания, — глубокий (и, хочется верить, излечимый, пусть даже и хирургическими или химиотерапевтическими методами) порок отечественной дипломатии. Он страшен потому, что не только лишает ее возможности защищать национальные интересы и превращает ее органы в «похоронные команды» разной степени эффективности, но и втравливает страну и ее руководство в самые разнообразные конфликты, о которых те порой не имеют понятия.

Грубо говоря, отказавшись от выработки внешнеполитической стратегии и активной ее реализации, руководство страны превращает себя в аналог пьяного в трансформаторной будке: откуда и когда ударит — непонятно, но и неважно. Ибо ударит точно.

Так, Горбачев, ставший тотемом Запада за отказ не только от реализации, но даже и от формулирования стратегических целей Советской цивилизации и обеспечивший ее эффективное уничтожение, был, тем не менее, предан США, Англией и Францией, которые не только не препятствовали, но и во многом содействовали потере им власти.

Сегодня в России распространены представления о том, что Запад-де стремился к уничтожению СССР как стратегического конкурента, — но участники событий хорошо помнят, что действительно имевший место тактический раж оперативников спецслужб (некоторые из которых потом доросли до послов на курируемых территориях) поначалу сдерживался управленческими элитами, страшившимися дестабилизации территорий с ядерным оружием.

Переломным моментом стало решение Горбачева о панически спешном поглощении ГДР Западной Германией, восстанавливающее последнюю как ключевой субъект европейской и важный — мировой политики, и резко меняющее соотношение сил в Европе не в пользу Англии и Франции, а также США.

Было это вызвано романтизмом, желанием нагадить «старшим партнерам по рукопожатности», жаждой равновесия или предательством — неважно. Важно, что Горбачев, отказавшись от самой идеи национальных интересов, тем самым лишил себя самой возможности осмыслить значение и последствия своего шага. А западные элиты (кроме, конечно, германских) восприняли аншлюс ГДР как внезапный, ничем не обусловленный и враждебный шаг Горбачева. По сути — как его измену.

В результате Горбачев сделал себя неприемлемым для них, что вынудило их поставить на еще менее самостоятельных и дееспособных лидеров второго ряда вроде Кравчука и Ельцина. Именно это сделало неизбежным распад Советского Союза.

Характерно, что неприятие Горбачева — при всей демонстративной благодарности ему за немотивированную капитуляцию в холодной войне — было таковым, что лишило власти поставившего на него Буша-старшего, одного из самых успешных президентов США, вроде бы пожавшего плоды рейгановских усилий.

Крах внутренней политики «друга Горби» Запад не интересовал: важно, что он был своим. А наказали его за предательство интересов глобального Запада — не такое глубокое, но все же очевидное.

Путин становится все менее приемлем для практически всех группировок (и уже не только Запада, но и глобального мира) не из-за его латентного патриотизма и периодической демонстрации самостоятельности, а в силу глобального разочарования: у него очевидным образом нет универсалистского проекта для мира, которого жаждет и Европа, и умеренный (а частью и неумеренный) ислам, и неизоляцинистская часть американского (а с ним и глобального) истеблишмента, и даже Китай.

Нормальное для лидеров Белоруссии или Эстонии позиционирование со стороны лидера России оказывается неприемлемым для глобальных и крупных региональных элит, ибо Россия в силу своих ресурсов и мессианского национального характера объективно и очевидно является актором стратегического переустройства и нормализации мира. И отказ ее руководства от исполнения своей объективной функции воспринимается даже ее врагами, стремящимися к ее уничтожению, как акт не имеющего оправдания предательства.

На тактическом уровне Запад, конечно, будет поддерживать в России ее либеральных предателей, жаждущих ради малой власти и небольших денег (а главным образом в интересах глобальных спекулянтов) превращения ее в клубок насмерть грызущихся недоэстоний, дрейфующих к состоянию «большого Гаити».

Но стратегически Запад (да и Китай, и осознанная часть исламского мира) отчаянно нуждается в России не в своих агентах, а в тех, кто, вписываясь в концепт распада мира, сможет предложить человечеству новый всеобщий проект, позволяющий надеяться на новое объединение потом, после уже начавшегося глобального распада. Поиск таких лидеров идет в вырождающейся отечественной тусовке с 2006 года, но тщетно. Их появление (и появление даже надежды на них) качественно изменит стратегию Запада по отношению к России: из склада мясопродуктов она вновь, как в первой половине ХХ века, превратится в ценный для всех враждующих сторон инкубатор будущего, — и либеральные агенты будут принесены в жертву его носителям с той же легкостью, что и прошлый раз, в 1927—1938 годах.

Разумеется, носители нового глобального проекта не могут быть мракобесами. Они должны будут понимать значимость современных технологий, утрату влияния денег на фоне растущего могущества технологий, ненужность капитала в условиях прямого, без финансового посредничества управления массами людей через социальные платформы.

Мир жадно выискивает в России человека, чувствующего современность на кончиках пальцев, — примерно так же, как президент Путин, вероятно, чувствует каждую тысячу кубометров газа и каждый комплекс С-400.

Незаметно для нас, пусть и с нашим участием, мир стал новым: компьютерная обвязка меняет не только станки, но и души, — и этому новому миру отчаянно нужна новая Россия.

Не рабски и слепо подчиняющаяся глобальному распаду на всех уровнях — от личности до глобальных рынков, — а та, которая осмыслит этот распад, освоит его, подчинит себе его энергию и инерцию и преобразует его в новый, еще непонятный миру синтез и, как минимум, прямо сейчас даст ему надежду на это.

Главные инстинкты человека — справедливость и свобода: распад глобальных рынков и обрушение мира в Глобальную депрессию лишает нас и того, и другого, — и только Россия, как большая и неизлечимо творческая неизвестность, может быть источником возрождения мира на приемлемой для него основе этих инстинктов. И ее погружение в мелочность тактических расчетов и текущих балансов, категорический, закрепленный в Конституции отказ от большого проекта и стратегического видения (немыслимого без идеологии) неприемлемы для мира и лишает его надежды на самосохранение, на реализацию, пусть и в будущем, его основных даже не интересов, а инстинктов.

Человечество — и даже наиболее оголтелая и консервативная часть западных элит — отчаянно жаждет распрямить сворачивающий в феодализм вектор своего развития из новых Темных веков обратно в прогресс: из знакомого и понятного до последней камеры пыток ада Арканара в сияющий, пусть и пугающий неизвестностью мир «Полдня. XXII век» Стругацких.

Старые социальные связи разрушаются новыми технологиями на глазах, но человек остается общественным животным и потому отчаянно нуждается в соединении новыми социальными связями в новую семью и новую артель, — и мир знает, что русская культура является единственной, способной порождать новые универсальные смыслы и создавать для их реализации социальные механизмы.

Понятно, что в офшорной аристократии РФ, как было зафиксировано еще в 2006 году, разговаривать на эти темы не с кем: сама постановка вопроса воспринимается ею в лучшем случае как приглушенное бормотание по-китайски.

И это — еще один, помимо общеизвестных (ориентация на вчерашних либералов против вытесняющих их по всему миру патриотов, на деньги против технологий, недееспособность и злонамеренность) факторов, делающих смену элиты в России неизбежной.

Вопрос только, сохранится ли при этой смене сама Россия.

Нынешние высокоэффективные (без всяких шуток) программы вроде «лидеров России» направлены в принципиально иную сторону и потому только усугубляют ситуацию.

Откуда и как будут вырываться во власть представители новой элиты? Где и как формируются клубы (если не банды), которым завтра (по историческим часам — сегодня к полднику) предстоит брать власть?

Ответ прост: в невидимом для власти кипении отечественного социального бульона.

В огромном количестве безработных производственников и технологов, — с ужасным образованием, но великолепной практикой. Запускавших производства с нуля, командовавших «трудовыми коллективами» из незнающих русского языка гастарбайтеров, отставных армейских офицеров и балансирующих на грани маразма пенсионеров.

Эти люди злы. Они ненавидят спекулянтов, рейдеров и служащих им чиновников, убивших — причем не раз на памяти даже сравнительно молодых — их производства и отправивших их — опять-таки не раз — на выморочную улицу.

Они понимают значение технологий и объективной реальности. И знают на своей шкуре реальное, а не пропагандистское место России в мировом разделении труда.

Другие части будущей элиты — вновь унижаемые, на сей раз чудовищно разросшейся на нефтяных деньгах бюрократией, военные, и третий-четвертый уровень управленцев, понимающих, что и как надо делать, но вынужденных каждый день тратить свои и чужие жизни на абсолютное (а часто еще и коррупционное) безумие.

Разорвав пенсионной реформой «крымский консенсус», обезумевшая от безнаказанности и денег офшорная аристократия запустила процесс на глазах становящихся необратимыми социально-политических изменений.

И, погружаясь в их водоворот, важно знать: мир работает на сильных. Если сильнейшей тенденцией нашего общества станет либеральное самоубийство и ситуативное реагирование на него, — Россия будет убита, как была убита Византия.

Если же какие-то силы внутри России смогут в соответствии с ее культурой и традицией предложить миру новый универсалистский проект, вновь объединяющий человечество новой свободой и новой справедливостью, — они победят при огромной внешней поддержке, даже если будут представлять собой жалкую кучку гонимых сектантов вроде большевиков в начале 1917 года.

Источник - Свободная Пресса .

• • 60
  • 1
  • 2
  • 3
  • 4
  • 5